день, и после обеда тоже.

— Когда-нибудь станешь физиком-ядерщиком или еще кем-нибудь вроде этого, — рассмеялся он.

В ее глазах промелькнула озорная искорка.

— Пожалуй, вольюсь в ряды нашей славной полиции.

Ему нравился ее стиль, редкостное для типичной левой студентки чувство юмора. Они поцеловались, и он ушел.

Как только закрылась дверь и затихли шаги, София зашипела сквозь зубы: «Ублюдок! Надутый буржуйский ублюдок! Фашистская свинья!»

Быстро приняв душ, она натянула на голое крепко сбитое тело тесные джинсы «Ливайс», выбрала из своего скромного гардероба цветастую блузку. Торопясь, положила коту еды. Сегодня предстоят важные события, дела принимают опасный оборот. Ее охватила легкая дрожь и внутренний жар.

Терпеть больше не было сил. Даже ради «Движения» просто невыносимо каждую ночь трахаться с полицейским, задавшимся целью навести так называемый порядок и осуществить так называемое правосудие.

Но сегодня «Семнадцатое ноября» начинает кампанию возмездия.

Мгновенно выхватив из-под простыни фотографии и негативы, София выбежала из дома и быстро домчалась на мотоцикле до запущенных, расползшихся по кварталу Муссио зданий Технического университета, стены которых были исписаны лозунгами типа «Янки, убирайтесь прочь!», увешаны афишами рок-групп и авангардных пьес, похожими на куски пластыря, скрепляющие изношенную ткань строений.

Она, как обычно, оставила мотороллер на площади Экзархии[44] и замахала рукой, перебегая через тротуар к кафе, где студенты встречались за завтраком, выкуривая по сигарете и выпивая по чашке крепкого черного кофе. Оттуда ей помахали в ответ. За столиками звучали оживленные, возбужденные голоса.

— Что случилось? — спросила София, швыряя на стол мотоциклетный шлем, который она никогда не носила.

— Ты не слышала радио? — спросил какой-то юноша.

— Нет. — Чертов Андреас! — А что?

— В этого промышленного магната Вардиса Вардиноянниса пустили ракету!

— Да что ты! — Вот оно, началось! — Убит?

Парень покачал головой.

— Он был в бронированном «мерседесе».

— Весьма типично, — заметил другой молодой человек. — Буржуи все себе могут позволить.

Одна из подружек Софии добавила:

— Говорят, это «Семнадцатое ноября». Как ты думаешь, они стреляли из той базуки, которую свистнули из Военного музея?

Парень рассмеялся.

— Надо было отдать ее им добровольно. Но какая дерзость! Я, правда, предпочел бы, чтобы они нападали на американцев. Господи, если бы не учеба, я с радостью к ним бы присоединился. Водить полицию за нос — как это, наверное, щекочет нервы!

«Нужен ты им, — подумала София, — с твоим гонором», — и сказала:

— Вот опоздаем на утреннюю лекцию, нам будет не до американцев и не до полиции.

Они заторопились, вливаясь в поток студентов на пути к Политехническому по улице Стурнари с ее магазинами, забитыми компьютерами, писчебумажными товарами, техническими справочниками и учебниками.

Молодой человек, наклеивающий объявления на проржавевшие зеленые ворота, узнал Софию, вытащил из пачки нижний листок и протянул ей. Она едва взглянула на плохо отпечатанное на дешевой бумаге приглашение принять участие в студенческом вечере танцев. Убедившись, что никто не видит, перевернула листовку и прочла на обороте: «Сегодня. В условленном месте в условленный час. Осторожно. Профессор».

Сердце ее забилось. Она знала, что не должна пропустить ни единого слова из ближайших лекций. Время ей сообщат до перерыва на обед.

Она была одной из немногих, кто знал Профессора. Не подлинную его личность, конечно, — этого не знал никто. Но она знала его в лицо, хотя имя или род занятий этого человека до того, как он встал во главе самой неуязвимой в Европе, идеально законспирированной сети террористических ячеек, оставались тайной. Ей было известно, что он, почти наверняка, никакой не профессор. Свой псевдоним он выбрал в шутку, после того как в прессе промелькнули предположения, что вождем террористических банд вполне может оказаться какой-нибудь академик с левыми убеждениями. София считала эти догадки резонными, ибо движение получило свое название в честь даты крупных студенческих волнений 1973 года, направленных против правившей тогда в стране военной хунты.

Полученное сообщение означало только одно — ирландец прошел проверку. Для иракцев, но не для нее. Ей предстоит вступить в контакт с группой, присланной Временным советом ИРА.

Она догадывалась, что Профессора не очень-то все это радует. В конце концов, именно он вышел на агента иракской разведки Халеда Фаделя и предложил выступить на стороне Саддама Хусейна против общего врага — американцев. Это он выдвинул идею крестового похода во славу Греции и пролетариата, не преследуя никаких корыстных целей. Он сразу из принципа отверг щедрые посулы Фаделя. Принять их означало бы подчиниться, а она успела отлично усвоить, что Профессор никогда никому не подчиняется.

Теперь на сцене появились ирландцы. С крупными силами, широко разветвленной организацией и ресурсами, которые даже не снились «Семнадцатому ноября». Это ее возмутило, и она догадывалась, что гордость Профессора тоже уязвлена. Но, действуя вместе с ними, они могли выйти далеко за рамки своих обычных возможностей и даже ударить в самое сердце мирового империализма. Это будет брак по расчету.

Когда прозвенел звонок на перерыв, она подошла к преподавателю и, сославшись на нездоровье, попросила разрешения не присутствовать на занятиях во второй половине дня, после чего поспешно оседлала свой мотороллер и помчалась в южном направлении, впервые в жизни нахлобучив шлем — сегодня ее никто не должен узнать.

Через десять минут она уже была в захудалом соседнем квартале Монастираки, где в тени Акрополя за железнодорожной линией раскинулся «блошиный рынок», родной дом для афинского отребья, приютивший уличных торговцев всевозможным хламом, дельцов черного рынка, контрабандистов, сводников, проституток и толкачей наркотиков.

София Папавас направила мотороллер прямо в толпу, громкими гудками расчищая себе дорогу в глубь рынка к жалкой лавчонке под драным навесом цвета хаки.

Человек, известный ей под именем Михалис, перебирал свою разношерстную коллекцию военного снаряжения. София считала, что он, как и большинство знакомых ей мужчин, никогда не повзрослеет. Лицо остается мальчишески круглым, несмотря на массивную копну прямых волос и столь же пышную бороду, очки в тонкой стальной оправе только подчеркивают сходство с замкнувшимся в себе вечным студентом.

Этот образ нарушали только внушительный рост да широченные плечи, обтянутые его излюбленным оливковым анораком. Своим мощным телом и буйной растительностью он напоминал Софии фантастическую пушистую игрушку, огромную и безобидную. Но она знала, что это совсем не так.

Михалис заметил мотороллер и поднял глаза, едва обратив внимание на девушку, не удостоив джинсы в облипку даже беглым взглядом, чем вызвал немалое ее раздражение.

Адресуясь куда-то выше ее головы, равнодушно бросил:

— Проходи, — и двинулся сам, указывая дорогу, в разваливающееся бетонное строение, в темный угол, заставленный рядами коробок и связками книг, где стоял запах сырости и плесени.

— Фургон готов? — спросила она.

Михалис мельком взглянул на нее, сверкнув глазами за стеклами очков, и спокойно ответил:

— А как ты думаешь?

Под кучей дерюги покоилась коробка из-под ботинок. Он открыл крышку, демонстрируя содержимое,