случилось. Но не дайте себя одурачить — конечно, они молились о том, чтобы сердце Хозяина продолжало биться, но это лишь потому, что боялись — если он умрет, их могут продать другому хозяину с еще более грязными мыслями.
Что до меня, так я изо всех сил надеялась, что он мертв, как безголовый сом, и так сжимала веки, что мне казалось — сейчас из-под них потечет кровь.
Не знаю, помогли мои надежды или нет, но Большой Хозяин Генри был мертв на совесть. Стакан, из которого он пил, выпал из его огромной холодной руки на пол, и меня могли заподозрить в том, что я отравила его, и повесить той же ночью, но у него из шеи торчал нож с деревянной ручкой. Счастлива сказать, что этот нож спас меня от того, чтобы мое тело качалось на дереве. И Лили тоже, потому что лимонад готовила она. Нет, мы его не травили. Лили верила в Божью кару и не стала бы нарываться на Его отмщение. А я, признаться, хотела бы. Я думала об этом каждый раз, как он засовывал в меня свой разбитый стакан.
Как убийца смог заколоть Большого Хозяина Генри и сбежать сквозь запертую дверь, было тайной, которую каждый хотел бы разгадать. От окна спальни Большого Хозяина Генри до земли было двадцать четыре фута, поэтому никто не сумел бы взобраться в комнату или выпрыгнуть из нее без лестницы.
Что до ключей, то один отыскался в кармане сюртука Большого Хозяина Генри, сложенного на стуле в его спальне. Второй ключ лежал в ящике прикроватной тумбочки миссис Холли, которая до того, как нашла тело мужа, два часа раскладывала пасьянсы на своей кровати. Если убийца взял ключ до этого, то как он — или она — вернул его на место в тумбочку, откуда миссис Холли взяла его?
Лестница была надежно заперта в первом амбаре. Крови на ней не было. И рабы, работавшие в поле, не видели никого, кто бы лез в дом. Так что мистер Джонсон велел десятнику привязать к бочонку для порки Кроу. Потом поднял плетку и начал его бить, потому что «этот чертов беспечный черномазый» был личным рабом Хозяина и обязан был его защитить.
Кроу плакал под плетями, как ребенок, потому что кожа, которую сдирали с него и раньше, заживая, покрывалась рубцами и шрамами, и была такой чувствительной, что горела от ударов. Чтобы еще больше унизить чернокожего, мистер Джонсон сплевывал табачную жвачку ему на ноги.
На следующий день Кроу сказал мне:
— Знаешь, Морри, вроде и стыдно так себя вести, но мне казалось, что меня пилили ржавой пилой.
Я обняла его и заверила, что мы все им гордились. И пообещала себе, что однажды они нам за все заплатят. Правда, я еще не знала, как.
Мы молчали во время порки, только считали удары да молились за Кроу. Потом надсмотрщик выдернул из нашей толпы внука Лили, Горбуна. Ему было всего одиннадцать, а мама его умерла. У него были большие черные глаза и самые нежные губы во всем Ривер-Бенде.
— Я всыплю этому мальчишке десять хороших плетей, — сказал мистер Джонсон, — если вы, черномазые, не скажете мне, что произошло вчера вечером. И я буду пороть ваших детей до тех пор, пока кто-нибудь из вас не заговорит.
Лили пронзительно закричала, упала на колени и стала умолять его пощадить мальчика.
Скорее всего, кто-нибудь из нас прекратил бы его муки и назвал имя преступника, если бы мы его видели.
— Позор, позор, позор! — закричала я. — Вы платите за свое место в аду прямо сейчас, мистер Джонсон, прямо сейчас!
— Ты следующая, Морри! — заорал он в ответ. — Очень уж у тебя большой рот! Так что ты получишь двадцать плетей!
Я была в такой ярости, что даже не испугалась. И очень безрассудной от того, что Хозяин и вправду умер. Я решила, что все самое худшее уже позади.
Тогда мой папа сказал, что он никому не позволит сделать мне больно, а мистер Джонсон заорал:
— Заткнись, черномазый, или она получит тридцать!
— Благодарю вас, мистер Джонсон, сэр, — очень вежливо отозвался папа. — Но если вы выпорете мою дочь, я могу пообещать вам очень, очень серьезные последствия, и вряд ли вам это понравится, — улыбнувшись, добавил он.
— Можешь обещать, вот как?
— Безусловно, могу. Я понадоблюсь миссис Холли, если заболеет кто-нибудь из ее детей. А мне потребуется Морри. Здоровая. И Горбун мне тоже нужен целым.
— Захлопни свою пасть, черномазый!
Мистер Джонсон повернулся к Горбуну и поднял плеть. После третьего удара, когда по лицу мальчика катились безудержные слезы и он уже успел обгадиться, папа проковылял вперед и сказал:
— Это я сделал. Я убил Большого Хозяина Генри.
— Как ты это сделал? — потребовал объяснений мистер Джонсон.
— Я взял лестницу и тихо-тихо взобрался по ней. Большой Хозяин Генри спал, и я его заколол.
— Ты, калека? Да ты не сможешь взобраться по лестнице.
— И все-таки я это сделал, сэр.
— Почему? — недоверчиво посмотрел на него мистер Джонсон.
— Он перерезал мне сухожилия, сэр.
— Это было больше десяти лет назад.
— Все равно это повод.
— А как ты сумел убить его и не запачкаться кровью?
— На мне были перчатки.
Мистер Джонсон сплюнул.
— И где они теперь?
— В Рождественском ручье.
— А как ты вытащил лестницу из амбара?
На это папа ответить не смог, потому что все знали, что ключ от амбара был только у мистера Джонсона.
— Чтоб я больше ни слова от тебя не слышал, Сэмюэл! — предупредил он папу.
Он хотел продолжать пороть Горбуна, а потом подошла бы и моя очередь, но тут вперед шагнул Ткач и сказал, что это сделал он.
— Как ты вытащил лестницу из амбара? — спросил мистер Джонсон. Он очень быстро сплюнул два раза подряд, что означало — его терпению приходит конец.
— Ключом, мистер Джонсон.
— Моим ключом?
— Да, сэр.
— Но мой ключ был у меня весь вечер, в этом я уверен.
— Я сделал это моим мешком с корешками, — сознался Ткач.
— Каким мешком, черномазый?
— Колдовским.
— Во имя Господа, о чем ты толкуешь?
— Его колдовским мешком, — повторил папа, потому что мистер Джонсон иногда делал вид, что не понимает Ткача и некоторых других слуг.
— Ткач, — сплюнул надсмотрщик, — спрячь свою драную черную шкуру подальше прямо сейчас!
Папа снова шагнул вперед и сказал:
— Никто не знает, кто убил Большого Хозяина Генри, мистер Джонсон. Лучше возьмите вместо Морри меня, или я обещаю, что всажу вам стрелу прямо в сердце.
Услышав его слова, я задрожала. Папа был чуть выше пяти футов ростом, с жиденькими седыми волосами на макушке, но он, пожалуй, во многом превосходил мистера Джонсона, и мы все это знали. И теперь, когда папа стал откровенно угрожать ему, до надсмотрщика, наконец-то, начало доходить, что эту схватку он проигрывает. Раз уж мой отец готов рискнуть, что за эти слова его линчуют, это значит, что он