все еще жива и могу испытывать холод.
Это прозвучит довольно странно, но, когда я вышла на берег, я набрала испанского мха с низкой ветви кипариса и тоже приложила его
Двенадцатилетняя девочка не готова к тому, что с ней сделают такое. Ни одна.
Я столько раз хотела рассказать папе, что делал со мной Хозяин, но мне никогда не хватало храбрости. И то, что это оставалось тайной, было хуже всего. Я считала, что я полное ничтожество.
Каждый раз, когда Хозяин трогал меня, мне казалось, что он вырывает из меня еще часть. Все, что я знала, это то, что части меня исчезают, и что именно они делали меня той, которой я была. Так что с каждым днем я все дальше отходила от той личности, которой была раньше.
И весь тот окровавленный мох, который я оставила на реке… Может, я хотела, чтобы кто-нибудь нашел его, хотела, чтобы узнали о том, что он сделал со мной.
Я читала Ветхий Завет при свете единственной свечки:
Я засыпала, положив корешком вверх эту чудесную книгу, открытую на Псалме Сто Двадцать Третьем, на то место, где он делал мне так больно: это был мой щит; и я молилась, чтобы не понести от Хозяина.
Я надеялась: если он вырвет из меня много того, что хранилось в глубине моей души, я уже не смогу иметь детей, и это будет хорошо. Поэтому должна признаться — иногда, когда он ложился на меня, я думала «Рви, выдергивай еще, вырви все и не оставляй ничего, чтобы ничто не смогло прорасти…»
После того, первого, раза я увидела утром папу. Я почти не спала и не смогла удержаться от слез, когда увидела его. Но я солгала и сказала только, что тоскую по маме. Он крепко обнял меня, я вздрогнула, и он спросил:
— Ты не заболела?
Я сказала ему, что его объятия еще больше напомнили мне о ней, и это было правдой, ведь любовь для меня всегда одинакова, и не важно, кто ее проявляет.
Однажды Кроу услышал, как я плакала в лесу. Я сказала ему, что меня едва не укусила большая старая гремучая змея, и он кивнул, как будто бы поверил мне. Но он-то знал, в чем было дело. Он слышал все, что происходило в Большом Доме. Но он знал так же хорошо, как и я, что ничего нельзя сказать моему папе, потому что тот попытается убить Большого Хозяина Генри, и за это его линчуют.
— В лесу небезопасно, Морри, — сказал он и взял меня за руку.
Мы шли молча, но почти у Большого Дома он протянул мне руки.
— Дай обниму тебя, девочка, покамест нас еще не видать оттуда, — сказал он. — И не бойся меня. Я — не он. Я никогда не сделаю тебе больно.
Хозяину уже стало надоедать то, что я лежу под ним неподвижно, как мертвая. Возможно, он и сам бы прекратил свои греховные деяния, но тут с ним случился один из его приступов, по-настоящему сильный, и он оставил меня в покое.
Потом этот уродливый гигант так заболел, что не мог даже пошевелиться. Он только лежал и стонал.
«Умри, — думала я, — потому что никто об этом не пожалеет, даже твоя жена.»
После нескольких дней таких мучений на него напала огневая лихорадка, которая приводит с собой демонов. Сознание его так затуманилось, что он начал задавать совершенно бессмысленные вопросы.
Все это происходило в сентябре 1820 года.
Раньше он всегда оправлялся после таких приступов, поэтому никто не беспокоился. И вовсе не доктор Лиделл всегда вытаскивал его из лап смерти. Нет, сэр. Это всегда делал мой папа и его искусное врачевание. Он знал о травах и зельях почти все. Он был знаменит даже среди индейцев, потому что однажды вылечил смертельно больного шамана, который прибыл в Ривер-Бенд с отрядом индейцев. Мне тогда было пять или шесть лет. Примерно в это же время он начал учить меня всему, что знал сам. Хотя, в отличие от него, я не родилась с этим даром.
Папа рассказывал мне, что учился врачеванию в Португалии.
Он жил там в семье и работал у еврея-колдуна, который держал аптекарскую лавку. Он узнал все о европейских травах и их целительных свойствах. Он даже ездил в Англию к человеку по имени Дженнер, который придумал способ, как предотвратить оспу.
Миссис Холли надеялась, что папа снова спасет ее мужа, хотя на этот раз тому было хуже, чем когда-либо. Я помню как она говорила своим хриплым голосом:
— Надеюсь только на тебя, Сэмюэл, и больше ни на кого.
Так звали моего папу — Сэмюэл. В Африке его звали Тсамма — так называется дыня, которая там растет. Имя поменял ему хозяин в Виргинии.
Больной хозяин лежал в своей комнате, и на плантации стало легче дышать. Мы почти поверили, что за нами не следят, хотя, разумеется, и надсмотрщик, и черные десятники только и ожидали от нас малейшего признака усталости, чтобы обозвать нас ленивыми ниггерами и потащить к бочонку для порки. Но все равно мне начало казаться, что, если только Хозяин оставит меня в покое, со мной больше ничего плохого не случится.
Вечером двадцатого сентября, когда часы в чайной комнате пробили девять раз, я, как полагалось, постучала в дверь Большого Хозяина Генри, чтобы дать ему стакан горячего лимонада.
Последние десять дней стряпуха Лили готовила этот лимонад для Хозяина каждый день, в точности, как велел мой папа. Его делали из лимонов, растущих на плантации ниже по ручью, с медом, который папа собирал из своих ульев в лесу и на лугу. У него было особое разрешение ходить туда и собирать мед.
Однажды Хозяин сказал мне, что израильтяне жили в пустыне, питаясь только медом и лимонами, поэтому он и пил такой лимонад. Вообще Большой Хозяин Генри должен был все это знать, потому что его отец был в Чарльстоне пастором. Но к десяти годам я прочитала Ветхий Завет от корки до корки и ни разу не встретила упоминания об этом. Поэтому я поняла, что он сам придумывает себе Библию. Собственно, так поступают все белые, даже если цитируют ее правильно.
— Ты можешь запомнить слова, не понимая, что они на самом деле означают, — говаривал мой папа.
Так что я постучалась, мне велели войти, и я поставила стакан на тумбочку Хозяина, не глядя на него, потому что не хотела, чтобы он обратил на меня внимание. Но я слышала его свистящее дыхание. Потом я выскользнула из комнаты. Через час его жена пришла пожелать ему сладких снов и обнаружила, что дверь заперта. Она позвала его, но ответа не получила. У Хозяина был один ключ от комнаты. Второй хранился в прикроватной тумбочке его жены.
Обезумев, она побежала за ключом, хотя по-настоящему боялась воспользоваться им. Она не хотела обнаружить своего мужа мертвым, не хотела увидеть его призрак, парящий над телом.
Миссис Холли очень боялась темноты, потому что однажды ее мама увидела, как из ее кроватки поднимается привидение и вылетает в окно; поэтому она крикнула, чтобы мой папа пришел из кладовой и отпер дверь. К этому времени Лили, кухарка, сообщила надсмотрщику мистеру Джонсону, что в Большом Доме что-то случилось.
Папа долго шел к миссис Холли, потому что он плохо ходил: Большой Хозяин Генри перерезал ему ахилловы сухожилия за год до моего рождения. Но она больше никому, кроме папы, не доверяла.
В тот момент, когда папа отпирал дверь в спальню Хозяина, в Большой Дом ввалился мистер Джонсон и с грохотом помчался вверх по лестнице.
— Убери отсюда свои костлявые черномазые руки, Сэмюэл! — заорал он и выдернул ключ из папиной руки.
Мой папа сказал ему «спасибо» — он всегда благодарил людей в очень странных случаях.
Все домашние рабы, и я в том числе, столпились у подножья лестницы, слушая адские вопли миссис Холли. Лили и ее внук Горбун, который помогал накрывать на стол к ужину, молились, чтобы ничего не
