— Слушаю и повинуюсь, о владыка!

— Ну, слушай. К югу от Иерусалима, через пустыню Фаран и пустыню Син, идет мой торговый тракт, которым путешествуют купцы из Египта и с Красного моря, из внутренней Аравии и даже — хотя реже, чем хотелось бы, — из таинственной Савы. Эти купцы, — продолжал он, — везут мирру, ладан, драгоценную древесину и пряности и другие богатства, несущие процветание народу Израиля. В последние несколько недель мне сделалось известно, что многие караваны постигла беда: они не дошли до цели.

Я понимающе хмыкнул:

— Вода, наверно, кончилась. С пустынями всегда так. Сухо там.

— Да уж, конечно. Верно подмечено. Однако выжившие, которым удалось добраться до Хеврона, говорят о другом: в пустыне на них обрушились чудовища.

— Что, прямо так и обрушились? И всех передавили?

— Да нет, скорее выскочили из-за бархана и всех убили. Чудовища эти были огромны, уродливы и ужасны.

— Ну, так на то они и чудовища, разве нет?

Гиппопотам поразмыслил.

— Мой тебе совет — поручи расследование этим четверым. — Я указал на маридов из Кольца, которые по-прежнему висели рядом на седьмом плане, вполголоса обсуждая, насколько аппетитны ближайшие из жен.

Соломон улыбнулся кошачьей улыбкой:

— Нет, о лукавейший из духов, расследованием займешься ты! Эти нападения — явно дело рук разбойников, среди которых имеются могущественные волшебники. Пока что мои войска не сумели никого обнаружить. Обыщи пустыни, уничтожь чудовищ и выясни, кто стоит за этим злодеянием.

Я замялся.

— Что, в одиночку?

Царь отступил на шаг — он принял новое решение:

— Нет, ты будешь не один. Хаба! Подойди сюда.

Мой хозяин подошел с заискивающим видом.

— Великий царь, умоляю! Я могу объяснить свое отсутствие…

— Мне не нужны объяснения. Я дал тебе четкий приказ: следить за своими слугами в оба. А ты его не выполнил. Проступки этого джинна — твоя вина. Поскольку ни ты, ни твои слуги более не достойны трудиться над постройкой храма, завтра же отправляйтесь в пустыни и не возвращайтесь, пока не сумеете отыскать и приструнить разбойников. Это понятно, Хаба? Ну! Говори!

Египтянин смотрел в землю; щека у него равномерно подергивалась. Один из волшебников издал сдавленный смешок.

Хаба поднял глаза и напряженно поклонился.

— Владыка, я всегда и во всем повинуюсь твоим приказам и твоей воле.

Соломон ответил неопределенным жестом. Аудиенция была окончена. Жены выбежали вперед, наперебой предлагая воду, сласти, фиалы с ароматами; рабы энергичнее замахали пальмовыми ветвями; придворные чиновники развернули папирусные свитки с планами храма. Соломон двинулся прочь, и шумная людская толпа удалилась вместе с ним, оставив на холме Хабу, гиппопотама и еще семерых злосчастных джиннов.

Стремительно вернувшись в свою башню, Хаба потайными ходами спустился в подвальную мастерскую, где в стену была вделана дверь из черного гранита. Подходя к ней, Хаба произнес приказ. Дух, обитающий в полу, распахнул дверь беззвучней мысли. Хаба вошел, не замедляя шага. Произнес другое слово — и дверь за ним захлопнулась.

Тьма объяла его, неизмеримая и абсолютная. Волшебник немного постоял так, в качестве упражнения воли испытывая безмолвие, одиночество и неумолимое давление тьмы. Постепенно из клеток послышались негромкие звуки: шорохи, слабое поскуливание существ, слишком долго пробывших во тьме, тревожное шебуршание других существ, которые предвкушали свет и боялись его удара. Хаба немного понаслаждался этими жалобными звуками, потом встрепенулся. Он отдал новый приказ, и бесы в фаянсовых шарах, подвешенные под потолком подвала, вспыхнули магическим светом. Жутковатое зеленовато-голубое сияние залило помещение, то усиливаясь, то убывая, глубокое и бездонное, точно море.

Подвал был просторен, со сводчатым потолком, который поддерживали грубо вырубленные колонны, расставленные через равные промежутки. Колонны выступали из зеленовато-голубой дымки, точно стебли гигантских подводных растений. Гранитная дверь у него за спиной стала всего лишь одной из каменных плит в сплошной серой стене.

Между колоннами стояло множество мраморных подставок, столиков, кресел, диванов и сложных, загадочных инструментов. То было сердце владений Хабы, своеобразное отображение его разума и наклонностей.

Он миновал каменные плиты, на которых занимался препарированием, ямы для хранения, откуда несло натром, колоды с песком, где можно было наблюдать за процессом мумификации. Он шел мимо рядов бутылей, чанов и деревянных труб, между горшками с растертыми в порошок травами, поддонами с насекомыми, мимо темных шкафов, где хранились тела лягушек, кошек и других существ, покрупнее. Он обогнул оссарий, где тщательно помеченные черепа и скелеты сотни зверей лежали бок о бок с людскими.

Хаба не обращал внимания на возгласы и мольбы, доносящиеся из сущностных клеток, что стояли в нишах. Он остановился у большого черного пентакля, выложенного из полированного обсидиана, и вошел в магический круг, приподнятый над полом. Ступив в центр круга, он постоял, погруженный в размышления, потом снял плеть, что висела у него на поясе, и хлопнул ею в воздухе.

Все звуки в клетках замерли.

В тенях за колоннами, на границе зеленовато-голубого света, явилось некое существо, давшее о себе знать сгущением темноты и клацаньем зубов.

— Нургал, это ты? — сказал Хаба.

— Это я.

— Царь оскорбляет меня. Он обращается со мной пренебрежительно, и другие волшебники надо мной смеются.

— Какое мне дело? В подвале холодно и темно, а его обитатели — унылая компания. Освободи меня от уз!

— Я не стану тебя освобождать. Я хочу покарать своего коллегу, Рувима. Он смеялся громче всех.

— Чем ты желаешь его покарать?

— Болотной лихорадкой.

— Будет сделано.

— Пусть длится четыре дня, усиливаясь с каждой ночью. Пусть лежит больной и несчастный, пусть члены его охватит пламя, а тело изнывает от холода. Пусть глаза его ослепнут, но пусть в часы ночной тьмы ему являются кошмарные видения, чтобы он стенал, метался и звал на помощь, но помощь не придет.

— Ты желаешь, чтобы он умер?

Хаба задумался. Волшебник Рувим был слаб, и опасаться его мести не приходилось; но если он умрет, в дело наверняка вмешается Соломон… Он покачал головой.

— Нет. Четыре дня. Потом пусть выздоровеет.

— Слушаю и повинуюсь, мой господин.

Хаба взмахнул плетью; хорла, клацая зубами, пронеслась мимо и исчезла в узком отверстии в потолке. Порыв кислой вони ударил в границы пентакля, и твари в клетках взвыли во тьме.