Седжвик, Лайель – были кто на десять, кто на четырнадцать лет старше, так же как и авторы вышедшей под его редакцией 'Зоологии'. Общение с Гукером действовало на него освежающе. Они проговорили о ботанике целое утро. У Гукера оба деда по отцовской и по материнской линии интересовались или занимались ботаникой. Ребенком он собирал мох, как Чарлз собирал жуков: возвращаясь домой из своих ботанических походов, Джозеф выкладывал во дворе макеты гор из валявшихся камней и располагал на них собранный мох в той последовательности, в какой он встречался ему в естественных условиях.
– Так зародилась во мне любовь к географической бо-ташгке, – признался он Чарлзу, когда, перейдя в гостиную Эразма, они уселись на покрытую дорогим чехлом софу. – Я не стремлюсь к завоеванию популярности среди современников, да и не мог бы отдавать свои силы этому искусству просто потому, что мне не позволяет здоровье. Признаюсь, что страдаю от нервной раздражительности, которая сказывается на сердце: еще в детстве у меня начиналось сердцебиение, как только требовалось идти к доске делать синтаксический разбор.
Про себя Чарлз подумал: 'Это замечательный товарищ, и у него доброе сердце. Сразу видно, что он благороден от природы. К тому же обладает острым умом и несомненной способностью к обобщениям'.
Чарлз знал, что в свое время Ланедь поедав Гукеру экземпляр его 'Дневника', и тот ответил ему: 'Это поистине великодушный дар. Книга уже зачитана почти до дыр, потому что ее берут у меня нарасхват все офицеры на корабле'.
Матери он писал: 'Облака ли над нами или туман вокруг, дождь ли идет или падает снег – все это совершенно так, как описывает Дарвин. Его замечания столь правдивы, столь выразительны, что, где бы мы ни аяыли, великолепный подарок Лайеля остается не только моей настольной, но и самой любимой книгой – спутником и путеводителем'.
Он рассказал Дарвину, что ему почти отказали в месте ботаника на 'Эребусе', когда капитан Росе заявил, что им 'нужен на судне кто-нибудь столь ж.е шшуларныв в ученом мире, как мистер Дарвин'.
– Я тут же прервал его, заметив: 'А кем был этот ваш мистер Дарвин, прежде чем отправиться в плавание? Да, он, надо полагать, знал свой предмет лучше, чем знаю сейчас я, но знал ли его научный мир? Нет, он создал себе имя после плавания с капитаном Фицроем…'
Они ие смогли прийти к согласию только дважды, и оба раза спор был весьма бурным. Так, когда Чарлз высказал предположение, что превратившиеся в пласты угля растения жили когда-то в морском мелководье, Гукер решительно запротестовал. Чарлз со своей стороны с презрением обрушился на концепцию Гукера, согласно которой между Австралией и Южной Америкой в прошлом должен был находиться континент. Оба они весьма скоро сменили гнев на милость и принялись хохотать над собственной нетерпимостью.
– Лучше уж пусть будет так, – сказал Чарлз. – Сейчас мы убедились, что не станем соглашаться друг с другом из простой вежливости и пережевывать комплименты. Это была бы какая-то каша, а нам по зубам – роетбиф с кровью.
Благодаря постоянным подталкиваниям Лайеля Дарвин значительно продвинулся в работе над своими геологическими исследованиями Южной Америки. Все это время он продолжал много, но беспорядочно читать: тут были книги об охоте на оленей и ловле лососей, о гигантском вымершем ленивце и по философии естественной истории, по сельскому хозяйству и линнеевские 'Размышления об изучении природы', которые он расценил как 'пустое место'. Заметки и выдержки он раскладывал по десяткам соответствующих ячеек своей картотеки.
После того как с ремонтом и расширением Даун-Хауса было покончено, Дарвин вызвал представителя страховой компании 'Сан иншуранс офис лимитед', чтобы осмотреть имение, прежде чем выписать полис. Его годовой взнос составил четыре фунта шестнадцать шиллингов от суммы в 2100 фунтов стерлингов.
В очередную поездку в Лондон он обедал у Лайелей. Лайель только что сдал в типографию новую книгу – 'Путешествия по Северной Америке'.
– Интересная все-таки страна – эти Штаты, – заметил он. – Люди там очень жизнерадостны и так и сыплют анекдотами.
– Я помню это по встрече с американскими моряками, которые снабдили 'Бигль' свежей водой и провиантом, когда у нас иссякли последние запасы. Невероятно щедрый народ.
– Да. И в массе своей те, кто активно участвует в политической жизни, лет на пятнадцать – двадцать моложе, чем у нас или в Европе. Удивительно, как мало знают в Англии о том, что там происходит, а между тем у них есть так много стоящего, чтобы перенять, и не меньше – чтобы отвергнуть. Вам с Эммой надо бы съездить в Северную Америку: после издания 'Дневника' теплый прием вам гарантирован.
Чарлз в притворном ужасе воздел руки к небу:
– Что, снова пересекать Атлантический океан? Начав затем обсуждать геологию Соединенных Штатов, они перешли к чарлзовым 'Геологическим наблюдениям над Южной Америкой', шестьдесят страниц которых были к тому времени уже написаны. Дарвин признался Лайелю:
– У меня такое чувство, что вы – соавтор моих книг. Я всегда считал величайшим достоинством ваших 'Основ' то, что они меняют образ мысли таким образом: когда сталкиваешься с новым явлением, которое вы не могли наблюдать, смотришь на него отчасти вашими глазами.
– Будьте осторожны, дорогой мой Дарвин. Ведь в один прекрасный день, особенно после публикации вашей книги о происхождении видов, какой-нибудь молодой ученый наверняка бросит вам в лицо тот же очаровательный комплимент.
Чарлз не стал говорить Лайелю, что не намерен публиковать свою книгу о видах. Да, он будет упорно над ней работать и соберет все исчерпывающие свидетельства по столь широкому кругу естественных наук, чтобы выводы его теории были неопровержимыми. Но с официальной идеологией он не собирается связываться: всякого, кто посягнул бы на откровения Библии, не станут увещевать с помощью логики или разума. Нет, против него обратят 'веру, которая выше всякого понимания'. Отказаться от своего труда из-за страха перед таким приемом, значило бы проявить малодушие. Он закончит свой труд, даже если на это уйдет вся жизнь, и договорится о его посмертном издании… И пусть тогда бушует любой ураган.
По какой-то неведомой ему причине издание книги о вулканических островах отложили до ноября, хотя с версткой уже давно ознакомились и сам Лайель, и отец его жены Леонард Хорнер, отозвавшийся о работе весьма лестно: Прочтя отзыв, Чарлз сказал Эмме:.
– Если хотя бы треть того, что пишет Хорнер, правда, а не продиктовано его пристрастием ко мне, то я могу гордиться своим томиком.
Хорнеру он писал: 'Хотя работа и небольшая, она стоила мне уймы времени. Удовольствие от наблюдений целиком окупает себя. Но не писательство! Оно предполагает хоть какую-нибудь надежду на конечную пользу от твоего труда, ради которой стоило бы корпеть над моим отвратительным английским языком, чтобы сделать его чуточку лучше'.
Эмма пришла в ужас.
– Как 'отвратительный английский'? Специальная терминология – да, но это совсем другое дело. Не забывай, прошу тебя, что я сказала, когда прочла твои 'Коралловые рифы'. Я назвала тебя поэтом и была бы весьма тебе признательна, если бы ты всегда помнил об этом.
– Постараюсь, – ответил он кротко, явно довольный тем, как заблестели ее тлаза.
Вскоре после этрго разговора, в октябре 1844 года.. Англия заговорила о книге под названием 'Следы естественной истории сотворения мира'. Она была напечатана анонимно. Дарвин ходил мрачнее тучи. Неужели анонимный автор каким-то образом ознакомился с его рукописью? Чепуха! Даже то, что 'Следы' (как сокращенно называли вышедшую книгу) сразу же разругали, нисколько его не утешило. Один из критиков сравнил ее с опытной уличной девкой. Хотя, писал он, пение ее может быть столь же сладкоголосым, как у сирены, сама она являет собой 'грязное и порочное существо, чье прикосновение заразно, а дыхание тлетворно'. 'Научный ежеквартальнию' обрушился на книгу как на отъявленную ересь; 'Атеней' отнес ее к числу таких же надувательств, как алхимия, астрология, колдовство, месмеризм и френология.
Дарвин прочел книгу с карандашом в руке, составив подробный список вопросов и замечаний по тексту. 'Следы', считал он, в целом неплохо написаны, хотя разделы геологии и особенно зоологии ниже всякой критики. Его и забавляло, и ужасало, что авторство книги, среди прочих, приписывалось также и ему. Своим друзьям в Лондоне он заявил:
– Я должен быть столько же польщен, сколько и уязвлен.
