– Да, это так, – ответил тот еле слышно. Наступило молчание. В руке Вуда дрожал листок веленевой бумаги.
– ..Вот ответ на мое письмо к капитану Фицрою… – Он с трудом заставил себя повернуться к Чарлзу.
– Мне жаль, страшно жаль… но капитан Фицрой против вашей поездки, Дарвин. Это я, я виноват, что вы не сможете ехать.
– Вы? Но каким образом?
Вуд заскрежетал зубами, затем с трудом выдавил из себя несколько хриплых слов самообвинения:
– ..Ничего, кроме похвалы… но я считал своим долгом сказать ему… по-родственному… что вы – виг, либерал… стоите за Билль о реформе… расширение права голоса.
– Ну да, – произнес в ответ Чарлз. – Билль расширил бы его для тех, чья собственность приносит десять или более фунтов стерлингов в год.
Вуд заставил себя подавить стон, чтобы собеседники ничего не услышали.
– Для нас, тори, Билль – это 'повторение вселенского хаоса'.
– А для нас, вигов, – голос Генсло был ровным и спокойным, – он провозвестник нового века. Однако при чем тут политика, когда речь идет о естественной истории?
– Ни при чем. Но 'Бигль' – маленькое судно, и капитан Фицрой хочет яметь на борту такого натуралиста, который бы мог стать ему другом. Ведь никому другому это не дозволено. Он должен быть близок ему по духу, чтобы беседовать с ним за трапезой… никому другому не разрешено ни есть вместе с капитаном, ни входить в его каюту.
Раздражение в Чарлзе уступило место горькому разочарованию, как и тогда, когда отец отказал ему в поездке. Теперь снова он терял свой шанс.
– Вуд, разве я когда-нибудь навязывал вам свои политические взгляды?
– Никогда! Конечно, никогда! И Фицрою я написал только для того, чтобы рассказать, какой вы приятный человек. Но если бы вы стали спорить с ним из-за Билля… он никогда бы мне этого не простил. Да и для вас пребывание на 'Бигле' стало бы невыносимым. Это место капитан Фицрой отдал своему давнишнему другу, некоему мистеру Честеру. Он, насколько я понимаю, служит в каком-то правительственном ведомстве.
Вуд ушел, а Чарлз все продолжал слепо кружить по комнате.
– Подумать только, сколько беспокойства я причинил отцу и дяде Джозу!
Лишь одно чувство, злость, было чуждо натуре Генсло. Но сейчас на щеках его зардели красные пятна.
– Это Пикок виноват во всем. Он заверил меня, что назначение натуралиста в его руках – и только в его.
Чарлз фыркнул, что было для него обычным способом выражения эмоций.
– Ну да, как же можно заставить капитана трижды в день делить трапезу с вигом, либералом? – произнес он язвительно. – Чего доброго, он еще посадит корабль на первую же мель. Когда подумаешь, что Билль о реформе, если ему вообще суждено миновать парламент, в лучшем случае затронет лишь семнадцать процентов англичан…
Лицо Генсло потускнело.
– Люди воюют из-за политики. Они воюют из-за религии. Они воюют из-за пограничных инцидентов, человеческий мозг редко когда упускает возможность, позволяющую уничтожить половину рода людского…
Мужчины замолчали. В час в комнату вошла Хэрриет, чтобы объявить, что обед готов. Ели они без всякого настроения. Когда молодая служанка подала серебряную соусницу с луковым соусом, приправленным гвоздикой и мускатом, ни Дарвин, ни Генсло не захотели поливать им хлебный пудинг. Чарлз молча положил свой прибор на стол. Генсло взглянул на него, вопросительно подняв брови.
– Что, уже раздумали ехать? Или пока еще нет?
– Вовсе нет. Ни пока, ни вообще. На рассвете 'Стар' ['Стар' – в буквальном переводе 'звезда', Здесь – название почтового дилижанса, – Прим. пер.] повезет меня в Лондон. Предложение занять место натуралиста мне сделали вполне официально. Так что завтра капитану Фицрою придется посмотреть мне прямо в глаза и сказать в лицо, что он отказывается. На меньшее я не соглашусь.
Прежде Чарлз несколько раз бывал в Лондоне с семьей и друзьями, большая, шумная, закопченная столица казалась ему суматошным и чужим городом. Ему повезло: он быстро нашел квартиру на Спринг гарденс, 17, всего в двух кварталах от Адмиралтейства. В его распоряжении была просторная угловая комната, где он тут же помылся и надел Чистое белье. Подойдя к окну, из которого открывался вид на Адмиралтейство, он вдруг подумал: 'А что, если капитана Фицроя нет в Лондоне! Выходит, я зря сюда тащился?'
Но вот он проходит под вычурной аркой Адмиралтейства в Уайтхолле, с грифонами, гордо венчающими входные колонны, просит доложить о себе, и мальчик-посыльный тотчас возвращается с ответом:
– Капитан Фицрой шлет вам свое почтение, сэр. Он просит вас незамедлительно проследовать к нему в кабинет.
Вслед за мальчиком Чарлз поднялся по лестнице, прошел длинным коридором. Постучав, посыльный открыл дверь.
Первое, что бросилось Чарлзу в глаза, были совершенно голые стены. Когда морские офицеры возвращались из длительных плаваний, им предоставлялся отпуск, так что в Адмиралтействе они проводили всего несколько дней, необходимых для того, чтобы закончить и представить свои отчеты. Видимо, нужды в постоянных кабинетах у них не было.
В облике самого капитана Роберта Фицроя, однако, не было ничего аскетического. Когда он поднялся ему навстречу, Чарлз увидел, что это высокий поджарый человек аристократического вида – от курчавых темных волос и длинных бакенбард до элегантных башмаков. Плотно прижатые к голове уши, темные лучистые глаза под черными, резко очерченными бровями, своеобразные усы. Его тонкое лицо несколько портил длинный нос. Одетый по последней моде, он, однако, выглядел не денди, а деловым человеком.
Роберт Фицрой вел свое происхождение от незаконнорожденного отпрыска короля Карла II и графини Кливлендской Барбары Виерс. Он был внуком герцога Грэф-тонского и сыном лорда Чарлза Фицроя. Если, обладая умением держать себя, он и был несколько властным, то право на это он заработал, хотя большое состояние и досталось ему по наследству. В Королевский военно-морской колледж в Портсмуте он поступил в двенадцать лет и окончил его в девятнадцать с золотой медалью, приобретя известность своим великолепным знанием математики, метеорологии и искусства управлять парусником в самую отвратительную погоду, какую только можно себе представить.
В октябре 1828 года, когда ему было двадцать три года, находясь на британской королевской военно- морской базе в Рио-де-Жанейро, он получил приказ взять на себя командование кораблем его величества 'Бигль', капитан которого покончил жизнь самоубийством. За четырнадцать или пятнадцать месяцев плавания ему удалось, к восторгу Адмиралтейства, привезти в Англию 'самые совершенные карты'. Великобритания, намеревавшаяся править миром с помощью своего флота, хотела произвести гидрографическую съемку береговой линии разных континентов, с тем чтобы найти подходящие места для стоянок и сооружения наилучших из возможных портов, а также нанести на карту впадающие в море реки.
Темные лучистые глаза Фицроя при виде Чарлза сверкнули.
– У вас великолепное чувство времени, Дарвин!
– Что вы имеете в виду, капитан?
– Приди вы десятью минутами раньше, у меня были бы для вас плохие новости.
– А пятью?
– Хорошие. Я только что получил записку от моего друга мистера Честера. Он сожалеет, что не может отправиться в плавание вместе со мной, так как не имеет возможности оставить службу. Если бы я мог взять своего друга, это означало бы, что для вас попросту не осталось бы места на нашем и без того перегруженном суденышке.
