рабочим близко подходить к ней. Фотидис у было велено поставить другую стену, повыше, из крупных камней — их во множестве отрывали каждый день. Выполнив наказ, Фотидис самоуверенно объявил:

— Эта стена простоит века.

— Может быть, — согласился Генри. — Но лучше ее сразу укрепить.

Шестерых рабочих отрядили сделать подпору. И гут стена с треском рухнула. Услышав леденящий душу вопль Генри, Софья одним духом примчалась к нему. Он рвал на себе волосы: те шестеро работали под самой стеной!

Все, кто был рядом, и даже подоспевшие издалека рабочие Фотидиса лихорадочно растаскивали валуны. С одержимостью помешанного им помогал Генри.

— Фотидис, — спросила Софья, — вы уверены, что рабочих засыпало?

Мучаясь сознанием собственной вины, тот взглянул на нее белыми от ужаса глазами.

— Когда я в последний раз видел их, мадам Шлиман… Глядите! — судорожно оборвал он себя. — Вот они! Сами выбираются, черти!

И, словно отмахиваясь от пыли, трижды мелко перекрестился. Софья окликнула Генри, суетившегося с другой стороны каменного развала.

— Все в порядке. Генри! Люди целы.

Он подошел к ним, нервно дергая левой щекой. Крепко пожал руки всем благополучно выбравшимся.

— Это чудо, — сказал он Софье. — Не иначе. Они ведь работали под самой стеной. Господь печется о дураках и детях, и сейчас мне все равно, кто я в его глазах. Малышка, у меня ни на что нет сил. Пойдем домой. Поликсена сделает нам кофе.

Отхлебнув густого черного напитка, он отставил чашку, потянулся через стол и крепко взял ее за руки.

— Софидион. сегодняшний день мог стать последним в нашей одиссее. Если бы те шестеро погибли, то уже никакие деньги и никакие посулы не спасли бы нас. В одном троадские женщины безусловно похожи на гречанок: хоть старый, хоть бедный, но муж — это сокровище превыше земных и небесных радостей.

— А так и должно быть.

Она опустилась перед иконой богоматери и возблагодарила за спасение людей.

— Я не буду заново ставить эту стену, — решил Генри. — Сбрасывать камни и землю, конечно, опасно—для рук, ног. Но не для жизни. А мы еще и перестрахуемся: я найму в Хыблаке пару мальчишек, пусть глядят в оба. Когда с горы покатится камень, они будут кричать: «Поглядывай!» — и рабочие успеют отойти в сторону.

Потянулись недели, месяцы, пришли новые трудности и огорчения, пришли и радости. Сто пятьдесят человек потрошили холм, выбивая ступени и террасы, прорубая рвы, вырубая пещеры, прокладывая целые тракты, — и Софья видела, как с каждым днем изменяются очертания холма. Прежде она не задумывалась над тем, что горы могут расти, а могут и уменьшаться в росте, что они не существуют неизменными от века: на них действуют природные силы, из которых самая могущественная — человек. Глядя с вершины на искромсанное тело холма, она всякий раз воображала разные картины. То ей представилось, что это обширный лабиринт, вроде того, что на Крите, под Кносским дворцом: там Тезей убил Минотавра и с помощью Ариадны, давшей ему путеводную нить, выбрался на свет. А в другое время, особенно утром или ближе к вечеру, изрытый холм казался ей гигантским ульем, второй горой Гимет. Или являлось видение кратера потухшего вулкана, на дне которого растет одно-единственное деревце, живой укор сковавшим его земле и лаве.

Июнь принес нестерпимую жару. Беспокоясь за рабочих, Генри подрядил старшего сына Драмали возить в поселок воду из ближнего холодного ключа. Еще один представитель этого семейства грузил бочонки на ослика и развозил воду но траншеям. В разгар июня, в самое пекло, на холм привозилось до десяти бочонков, а воды все не хватало.

С севера задули ветры ураганной силы. Поликсена обматывала Софье всю голову вместе со шляпой прозрачным шелком, чтобы уберечь глаза, нос и рот от беснующейся пыли. Зато пропали змеи, и не надо было по утрам глотать противоядие.

В теплые вечера они обедали на воздухе, смотрели, как солнце опускается в Эгейское море. Чудно менялись краски! Сначала море переливалось нежно-розовым перламутром, потом загоралось рдяным пламенем и перегорало в пурпурные угольки: высыпали звезды, свет ушел.

Стоял теплый вечер, ветерок доносил из рощицы запах апельсинов.

— Я видела море разным, — задумчиво сказала Софья, — черным, пепельным, бирюзовым, по- утреннему голубым и, как сегодня, багровым. Но я не припомню его таким, какое оно у Гомера: «виноцветное море».

Генри достал из нагрудного кармашка сигару, надрезал золотым ножичком, болтавшимся на часовой цепочке, раскурил и удовлетворенно выпустил струю дыма.

— Это то же самое, что «золотое яблоко раздора», которое Эрида подбросила богам и богиням, пировавшим на свадьбе родителей Ахилла. Или, к примеру, те три золотых яблока, что Меланион бросил во время состязания под ноги Аталанте, желая ее отвлечь и задержать. Иначе вместо Аталанты он обручился бы со смертью, как все прежние претенденты…

— По-моему, ты отвлекся, милый. Что там было с золотыми яблоками?

— А не было никаких золотых яблок. Не было их никогда в Греции, а были золотые апельсины. Разве не смешно, что сказочные золотые яблоки могут оказаться обычными апельсинами?! Ладно, шутки в сторону: относительно «виноцветного моря» у меня есть одна еретическая идея. Я полагаю, что Гомер имел в виду вовсе не цвет, а вязкую густоту моря. Только не выдавай меня нашим друзьям из университета. Они выльют на меня ушаты воды. Если угодно, «виноцветной».

Каждый день радовал новостью. На южном склоне, где в трехстах ярдах от обнаруженной в прошлом году каменной стены копал Фотидис, открыли древнюю каменоломню, давшую строительный материал всем каменным Троям на холме, вплоть до христианских поселений. Широкий зев штольни был скрыт густо разросшимся кустарником. Генри и Софья спустились в пустой карьер.

— Вот и еще одно доказательство в пользу того, что троянцы строились именно здесь, а не где-то еще в Троаде. В Бунарбаши хотя бы, — заключил Генри. — Великолепный строительный материал, и главное — под рукой.

На следующий день обнаружили стены дома, сложенные из отесанных известняковых глыб на глиняном растворе. Все камни были одинаковой величины и обработаны чрезвычайно искусно: поверхность стены, которую Генри датировал десятым веком до нашей эры, была изумительно ровной. Под стенами лежал слой желтого и коричневого пепла — все, что осталось от деревянных построек, крытых тростником.

Прошло два дня. Они зарылись ниже фундамента дома на тринадцать футов. Стена! Шестифутовой толщины. Генри обессиленно опустился на землю.

— Наконец-то! Она должна стоять на материке. Естественно, Софья разделяла его уверенность.

— Сейчас прикинем. — Его буквально лихорадило. — Это на тридцать три фута ниже плато. Большая площадка—на сорок шесть. Может, несколько футов придется еще пройти. Из сорока шести вычтем тридцать три—тринадцать. Стало быть, эта стена должна уходить вниз по меньшей мере на тринадцать футов.

— А вдруг нет?

— Надо проверить, а для этого я разберу наш замечательный дом.

— Не надо! Неужели нет другой возможности?

— Никакой. Но если стена стоит на материковой скале, то уж ее-то я пощажу.

Но стена подвела: она оказалась фундаментом еще одного дома, много старше первого, от которого теперь не осталось камня на камне.

— По-прежнему никаких доказательств, что мы достигли уровня Трои, — бранчливо жаловался он вечером, каталогизируя дневной улов. — А ведь копаем уже больше двух месяцев.

Он встал и принялся расхаживать по комнате. Все считано-пересчитано, читано-перечитано—тысячи раз!