Он понял, что пора, бережно поднял тело, повел ее под руку, перед лифтом взял на руки, отпер дверь, не выпуская добычи, потом положил ее на кровать и побежал в свой номер за принадлежностями, все принес и лег рядом.

Дама была почти мертвая, это его не устраивало, он хотел чистой победы, позвонил в рум-сервис, через несколько минут принесли кофе и чай, он растолкал дичь, она вяло что-то пробормотала, потом выпила весь чай, потом кофе, но «Оргазм», принятый в промышленных количествах, был сильнее, и тогда Хариков стал хозяином частного вытрезвителя. Он раздел девушку, посадил ее на стульчик в душевую кабину и начал ее душить струями. Она сползала со стула, тогда он ее привязал поясом от халата, регулируя напор, довел до трезвого состояния, быстро разделся и вошел в кабину.

Первый выстрел оказался прицельным, после душа интенсивная бомбардировка при обмене энергиями привела ее в чувство, к финалу они были как единый организм. Сквозь пелену пьяного тумана она даже поняла, что с ней происходит, и ей даже понравилось, как Хариков работает. Ей показалось, что очень убедительно. Она забыла своего «томатного» спонсора – так она стала для себя называть финдиректора, который застрял в ДТП. То, что с ней рядом сотрудник из соседнего отдела, она уже понимала, но решила, как Скарлетт О’Хара, подумать об этом завтра.

Ей всегда помогали в жизни литературные персонажи. А что делать, если своего опыта маловато?

Потом они отдыхали. Хариков курил на балконе, на соседний балкон вышел стилист, он тоже курил после своего военного. Военный спал лицом в подушку.

Стилист оценил дружеское ржание подружки Харикова и поднял большой палец в знак одобрения. Хариков тоже из солидарности поаплодировал, хотя в глубине души не одобрял падение бывшего военного – так и навыки боевой подготовки можно утратить, мордой в подушку. Нужна реальная реформа армии, надо поднимать денежное содержание, а то враги поимеют и, как зовут, не спросят.

Пока он курил, его девушка звонила подруге Лариске, которой жаждала рассказать, какая у нее случилась незадача.

Она вялым и нетвердым языком рассказала, что ее кинули, просто кинули на большие гвозди, спонсор оказался дерьмом, а вот Хариков из первого управления, наоборот, довольно милый человек, напоил и спать уложил.

Она выключила телефон. Хариков зашел в комнату и опять вспомнил ее танец. Он намекнул ей на продолжение банкета, и она из благодарности стала танцевать на кровати.

Снимать было нечего, танец шел на четырех точках и взволновал Харикова, тот крикнул «иго-го» и набросил одеяло на голову своей лошадке. «Опять двадцать пять, почему я такая несчастная?» – только и успела подумать она. После бешеной скачки наездник сполз, и тут зазвонил телефон. Это был настоящий директор, и он был в ярости. Он сначала высказал ей все, что он думает о ней, ее маме и даже бабушке, потом набрал номер Харикова и решительно потребовал забыть адрес фирмы, где тот уже не работает.

Оказалось все очень просто: Лариска все рассказала в пьяном угаре пятницы-развратницы всей компании, одинокие девушки, с которыми она уже проехала четыре места, протрезвели от горячей новости.

Одна, самая добрая из них, позвонила жене директора и сообщила, какой ее муж свинья, та дала ему, сонному, в рожу, и начался скандал. Он отбивался, но получил свое по полной программе. Жена оттоварила его старой чугунной сковородкой – бабушкиным приданым, под глазом его налилась гематома средней тяжести. Он хотел ответить, но потом понял, что сидеть не будет, и решил с утра поехать в пансионат и навести там закон и порядок.

Под утро Хариков заснул, в ухо дышала перегаром его жертва, ее тело было влажным, она еще потела во сне, покрывалась испариной – так бывает у людей с плохим обменом веществ. Он отодвинулся, потом встал и пошел к себе в номер досыпать в одиночестве.

В то же время финдиректор отпирал ворота гаража, глаз его после сковородки был почти не виден, кровь в нем играла, он ехал отомстить за плохой розыгрыш.

Машин в семь утра в субботу было мало, и он летел, как фантом, «как пуля быстрый, в небе голубом и чистом…» – так пелось в песне, модной в шестидесятые и перепетой позже Чижом.

На Киевском он прибавил, но потом остановился – что-то ему расхотелось впрягаться в эту историю, она ему, честно говоря, понравилась, он никогда бы так не придумал. Он видел этого Харикова на совещаниях и в офисе – такой креативный товарищ оказался, сыграл столько ролей в одном спектакле, а девушка совсем ни при чем, попала в чужую игру. Но она отдохнула, отвлеклась от своих проблем, да и гормонов получила бесплатных на месяц.

Он позвонил Харикову, тот нехотя взял трубку, на другой стороне спокойный финдиректор сказал коротко: «Извини, брат, за ночной звонок, надеюсь, я тебя не обломал, шикарная история, завидую тебе».

Девушке он не позвонил, решил не беспокоить.

Он отправился домой, по дороге заехал на рынок, купил жене цветы, битый глаз уже видел туманное утро, настроение у него почему-то было хорошее.

Хариков давно был в кризисе. После войны с Грузией ему стало лучше, раньше, до войны, он постоянно чувствовал, что ему нечем гордиться: деньги оказались у евреев, народное достояние тоже прибрали, а ему ничего не осталось, кроме гордости за страну, которой тоже почти не было – то в футбол проиграют, то в шахматы просрут, а тут еще хохлы с эстонцами охамели, совсем, можно сказать, забили на старшего брата и делают, что хотят.

Он, правда, эстонцев никогда не видел, знал, что маленькая страна в жопе у Европы – ногтем можно на карте закрыть, забыть и растереть.

Харикову все это не нравилось. Ну так не нравилось, что он есть не мог, иссох весь, ответов не находил. Книги читал разные, но в них было много букв, а хотелось ясности.

Набрел он как-то на радиостанцию, где каждую среду мужик выступал по волнующей тематике, – яркий такой певец национальной гордости. Что ему ни скажет ведущий по текущему моменту, у него всегда ответ есть: кризис финансовый в мире, а ему хорошо. Слава Богу, говорит он, скоро Америка ляжет. А ему в ответ: а нам что с этого? Мы же в едином мире, все связано. А он: не надо петь военных песен, жили мы в Союзе сами по себе – и ничего. В космос первые, и гиганты промышленные строили, и неграмотных не было…

Нравились речи его Харикову, отступали после таких слов свои беды.

Когда у тебя все плохо, денег нет или баба бросила, хочется укрыться где-то. Вот тогда страну большую на себя примеришь, укутаешься ее просторами, реками и морями – и теплее тебе станет под сенью пятнадцати союзных республик.

Мужик тот часто по телику выступал – важный такой, неистовый. Не видно, чтобы страдал – сытый, видно по осанке, что питался неплохо в прошлом, да и сейчас вроде не лебеду ест.

Прильнул Хариков к слову его, чувствовать себя начал значительно увереннее, много вопросов закрылось, которые торчали гвоздем ржавым в голове. Появился вития, который знает, где собака зарыта и кошка тоже.

Прошерстил его книги от и до, все понял. Оказывается, что вечные вопросы «кто виноват?» и «что делать?» давно решены. Кто-то злонамеренно прячет от народа ответы – вроде они есть, а вроде нет. Все бы ничего, да свербел у него вопрос. Он однажды дозвонился и, смущаясь, задал вопрос:

– Вот вы говорили, что Победа цены не имеет. Как же тогда после Победы жить, если все кровью умылись? Значит, если завтра война в Крыму или в Арктике, тоже любой ценой ни пяди не отдадим?

– Жертвы наши священны, но они были и будут, кости, на которых стоит Норильский комбинат, – это укор новым хозяевам, укравшим его у народа.

Хариков попытался уточнить: а разве Потанин убил людей, на которых стоит прекрасный памятник социалистической индустриализации?

Вития аж рассвирепел:

– Вы жертва либерального разврата, их кости – фундамент, базис вашего бытия. Если бы не Красная империя, где бы вы сейчас были? Батрачили на какого-нибудь кулака-живоглота.

Хариков сразу вспомнил своего хозяина, который им руководил, – дрянь он был, порядочная сука, можно даже сказать. Всегда заставлял вставать всех при своем появлении, вел себя в офисе как Генеральный