«Да, Ла Горель — это хорошо!.. А Ла Горель и Ландри Кокнар — еще лучше!»

Леонора еще немного поразмыслила и, решившись, позвонила в колокольчик. Прибежавшему слуге она велела разыскать Стокко, В особняке того не было. Галигаи знала, что этот головорез следит за Ла Горель, Леоноре оставалось лишь терпеливо ждать. Наконец Стокко появился, склонившись перед хозяйкой с преувеличенным почтением, а она выпалила без всяких предисловий:

— Стокко! Даю тебе четыре, от силы пять дней! Найди Ландри Кокнара, бывшего камердинера монсеньора, и приведи его ко мне.

— Disgrazia[6]. — дернулся бандит, вращая глазами. — Да как же это можно — за пять-то дней?..

— Так надо!.. — резко оборвала его Леонора. И мягко добавила: — Вот мешочек на столе, видишь?..

— Вижу, синьора, — отозвался Стокко, улыбаясь во весь рот и едва не облизываясь.

— Он набит золотом… — продолжала Леонора. — Сколько там, по-твоему?

Наметанным глазом Стокко присмотрелся к драгоценному мешочку и уверенно ответил с той же широкой улыбкой:

— От десяти до двенадцати тысяч ливров!

— Двенадцать тысяч, — уточнила Леонора, — я только что пересчитала… Мешочек и его содержимое станут твоими в ту минуту, когда ты явишься сюда вместе с Ландри… Разумеется, при условии, что поиски займут у тебя не больше пяти дней.

— Бедный я, бедный, — застонал Стокко, — слишком мало времени, синьора!..

Леонора улыбнулась, да так зловеще, что с лица Стокко мгновенно пропала вечная ухмылка.

— А рядом с мешочком — веревка, видишь? — спросила Галигаи.

Стокко снова посмотрел на стол. Перед этим все внимание бандита было поглощено туго набитым мешочком; теперь же головорез углядел и новенькую веревку. Крепкая эта веревка была аккуратно свернута, а на ее конце, который свешивался со стола и чуть покачивался, виднелся мастерски завязанный скользящий узел, словно игриво кивавший Стокко.

Негодяй слегка побледнел и поспешно отвел глаза в сторону.

— Видишь?.. Отвечай, per la Madonna![7] — повысила голос Леонора.

— Вижу, синьора, — сдавленным голосом проговорил Стокко.

— Так вот. Через пять дней ты получишь деньги или будешь болтаться на этой веревке, — заявила Галигаи. — Теперь ступай. Времени у тебя в обрез.

В голосе женщины звучала такая угроза, что Стокко содрогнулся от ужаса. Съежившись, бандит молча поклонился и выскочил из комнаты. На ходу он машинально ощупывал крючковатыми пальцами свою тощую шею, — словно уже чувствовал, как на ней затягивается роковая петля.

Отдав последние распоряжения мэтру Жакмену — тому самому трактирщику из Сен-Дени, в погребе у которого под присмотром Гренгая и Эскаргаса сидела Фауста со своими людьми, — Пардальян снова вскочил на коня и помчался в столицу.

Без приключений добравшись до таверны «Золотой ключ», шевалье спешился.

Сияющая мадам Николь выбежала ему навстречу. Она немедленно отвела Пардальяна в его комнату, которую всегда держала для него наготове, хоть шевалье вечно пропадал в разъездах.

Своими белыми руками мадам Николь быстро приготовила дорогому гостю роскошный обед.

И самолично подала его на стол: так заботливая мать потчует после долгой разлуки ненаглядного сына. Разумеется, сравнение это не вполне точное: слава Богу, пухленькая, цветущая Николь в свои тридцать пять лет могла быть кем угодно, но только не матерью господина шевалье.

Прислуживая Пардальяну, она с трогательной заботливостью предупреждала малейшие его желания; вдохновленная довольным блеском, который появился в его глазах, женщина болтала без умолку, забрасывая шевалье вопросами, на которые тот отвечал односложно… если вообще отвечал.

Пардальян ел не спеша, со вкусом. А насытившись, сообщил, что заглянул ненадолго и что вечером переберется в тайное убежище, о котором знала только Николь — и еще люди, с которыми он там скрывался.

Потом шевалье дал трактирщице короткие, точные указания. Она выслушала их с вниманием любящей женщины, которая запоминает все до мельчайших подробностей, понимая, что от этого может зависеть жизнь дорогого человека.

Николь уже не раз доказывала шевалье свою беззаветную преданность и удивительную смекалку, и потому он был уверен, что она все сделает как надо. Похоже, Пардальян не слишком спешил: сославшись на усталость, он решил немного вздремнуть — часов до двух пополудни. И, обложившись подушками, шевалье удобно устроился в большом кресле.

Зная привычки Пардальяна, мадам Николь придвинула к креслу столик и поставила на него блюдо с сухими бисквитами, хрустальный бокал и непочатую бутылку тонкого вина вуврэ. Потом женщина удалилась на цыпочках, поскольку веки шевалье уже опустились…

Как только она вышла, Пардальян немедленно «проснулся». Протянув руку к столику, он взял бутылку и наполнил бокал светлым шипучим вином. Потом шевалье поднес полный бокал к глазам. Казалось, Пардальян любуется легкими, похожими на мелкий жемчуг пузырьками. Но на самом деле он так глубоко задумался, что не замечал ничего вокруг.

Даже не пригубив вина, шевалье машинально поставил бокал на стол. Пардальяна одолевали невеселые мысли:

«В конченом счете я могу заявить Людовику XIII лишь вот что: „Сир, господин де Вальвер вручает вам четыре миллиона. Мы отняли их у вашего врага, испанского короля. Услуга за услугу… Вы вполне можете выделить графу двести тысяч ливров, и тогда он женится на любимой девушке, у которой тоже нет ни гроша“. И как бы я ни старался сказать это красиво — а я не очень-то речист — смысл моих слов будет именно таков. А что ответит король?.. Черт возьми, он сразу согласится, ведь игра, что называется, стоит свеч… Но я-то, я-то… на кого я буду похож?..»

Пардальян застонал, нервно забарабанив пальцами по столешнице. И принялся безжалостно бичевать самого себя:

«На кого я буду похож?.. Клянусь Пилатом, на одного из тех ростовщиков, которые ссужают деньги под огромный процент!.. Черт возьми, ну и мысли лезут мне в голову!..»

Он снова машинально взял бокал, медленно осушил его, а потом так резко поставил на стол, что основание бокала треснуло. Впрочем, шевалье этого даже не заметил. Нетерпеливо щелкая пальцами, он думал:

«Но ведь по справедливости Одэ должен получить заслуженную награду!.. А я-то знаю, что не такой он человек, чтобы о чем-то просить… и именно я втянул его в эту жуткую историю, то и дело вынуждая мальчика рисковать жизнью… и если он выпутается из всего этого целым и невредимым, то это будет просто чудо… В общем, мне самому надо позаботиться о том, чтобы графу достались деньги, которые причитаются ему по праву… Но как, тысяча чертей, как это сделать?.. Клянусь Пилатом, должен же быть какой-то более… м-м… пристойный способ… Думай, черт возьми, думай! Я уже заметил, что хорошие мысли приходят ко мне во сне… Значит, спать!»

Пардальян закрыл глаза — и замер. Спал ли он? Мы не знаем. Но похоже, что он таки задремал. Так прошло около двух часов. И вдруг шевалье вскочил, с трудом сдержав ликующий крик.

«Вот оно, черт возьми, вот самое простое решение! — радостно думал Пардальян. — Как же это я сразу не сообразил!.. Двести тысяч ливров?.. Да их, черт побери, должен дать граф Кончини!.. Он так богат, что ему ничего не стоит вручить Одэ эту сумму… А потом, маршал д'Анкр все-таки приходится девушке отцом! За ним приданое, тысяча чертей! Он просто обязан обеспечить свою дочь! Отличная идея!.. Я так и знал, что во сне меня осенит!.. Теперь можно и с королем поговорить!»

Пардальян быстро привел себя в порядок. Шевалье был в приподнятом настроении, в его глазах вновь вспыхнули лукавые огоньки. Он прямо помолодел, чувствуя себя двадцатилетним. Приосанившись, Пардальян вышел на улицу, напевая лихую песенку времен Карла IX… мелодию тех времен, когда шевалье