актеру, Галигаи еще настойчивее повторила:

— Слышите, вам нечего его бояться!

Жестом подозвав собеседника поближе, женщина с таинственным видом прошептала:

— Знайте, Роспиньяк, что Кончино — родной отец этой девочки.

— Да что вы такое говорите, мадам? — пробормотал Роспиньяк, изображая глубокое потрясение.

— Это чистая правда, — заверила барона Леонора. И, опустив голову в притворном смущении, она еще тише добавила: — А я… я ее мать!

— Вы, мадам?! — совершенно искренне изумился Роспиньяк. А про себя подумал:

«Вот это ход!.. Какая изворотливость, черт возьми!.. Ну, молодец!..»

— Да, мне понятно ваше удивление, — с болью в голосе произнесла Леонора. — Мне ясно, о чем вы думаете, да-да!.. Любому, кто меня знает, немедленно придет в голову то же самое… Итак, вы полагаете, что, раз Флоранс уже исполнилось семнадцать… стало быть, она родилась до свадьбы… Увы, это так!.. Я совершила эту ошибку, я, Леонора Дори, а ведь мою безупречную репутацию признают даже злейшие враги!.. Теперь, оглядываясь назад, я и сама не понимаю, как можно было до такой степени забыться!.. — Гордо выпрямившись, женщина продолжала: — По крайней мере меня утешает то, что я стала супругой моего Кончино! Вы можете спросить, почему мы не признали Флоранс, когда поженились. О, это долгая и грустная история. Вы имеете право ее узнать, поскольку станете членом нашей семьи. Итак, слушайте, Роспиньяк, и вы поймете, как жестоко покарала меня судьба за грех молодости.

Меняя должным образом выражение лица, позы и интонации, Леонора коротко поведала о своем «грехе» и о том, что ребенок исчез. Его украли: подозревали даже, что он умер… В эту романтическую историю Галигаи вложила все свое богатое воображение. Но вымысел так тесно переплетался в рассказе с действительностью, что история эта казалась более чем правдоподобной.

Роспиньяк выслушал ее с неослабевающим вниманием. И не поверил ни единому слову. Но ему было ясно, что, не показывая вида, Леонора давала ему понять: историю эту надо сделать гласной и, если потребуется, отстаивать до последнего вздоха. И барон запоминал все до мельчайших подробностей. О своих сомнениях он предпочел не распространяться, и Леонора решила, что вполне убедила Роспиньяка.

Когда женщина замолчала, барон не стал ее благодарить, чувствуя, что этого от него и не ждут, а сразу нашел единственные подходящие слова. Гордо расправив плечи, он схватился за шпагу, оскалился и с налитыми кровью глазами прорычал:

— Что надо делать?.. Приказывайте, мадам.

Слабая улыбка тронула мертвенно бледные губы Леоноры. Устремив на барона горящий взор, она произнесла с непередаваемыми интонациями:

— Когда все об этом узнают… а узнают неизбежно… на меня станут нападать еще больше… меня будут обливать грязью…

— Понятно! — прервал ее Роспиньяк. — Вашим обидчикам я скажу пару слов вот на этом языке. — И он похлопал рукой по эфесу своей увесистой шпаги.

— Боже ты мой, — бросила Леонора с неуловимым оттенком презрительной насмешки в голосе, — это ваше дело… А вот я не столь обидчива…

— Ничего не понимаю, мадам, — изумленно воззрился на нее Роспиньяк.

— Да тут и понимать нечего, — передернула плечами Галигаи. — Я оставляю за вами право решать, быть ли выше оскорблений или мстить за них. Нет, меня волнует другое… Было бы обидно… очень обидно… если бы нашлись люди, которые из лучших побуждений стали бы намекать, что Флоранс… не может быть дочерью маркизы д'Анкр…

Леонора замолчала, глядя на собеседника с той же странной настойчивостью и той же загадочной улыбкой.

На этот раз Роспиньяк содрогнулся: он все понял. Но барон сохранил непроницаемый вид и с самым простодушным выражением лица спросил:

— И что?

— А то! — отрубила Леонора, как палач топором. — Вы заставите их отказаться от гнусных намеков, поступая со сплетниками так же, как вы поступили недавно с любителями посмеяться. Понимаете, Роспиньяк?

— Прекрасно понимаю, мадам, — кивнул Роспиньяк и добавил с пугающей улыбкой: — Это я беру на себя. И не будем больше говорить об этом, мадам.

Леонора знала, что может на него положиться. Все было сказано, и ей осталось только отпустить барона со словами:

— Ступайте, Роспиньяк. И привыкайте к мысли, что вас ждет огромное состояние. О таком вы и мечтать не смели… Да, чуть не забыла!.. Будьте готовы. Через несколько дней… ваша свадьба.

— Будет ли мне позволено увидеть до этого невесту? — осведомился Роспиньяк с горящими глазами.

— Нет, — коротко ответила Леонора. И добавила с тонкой улыбкой: — Не буду скрывать, барон, что она станет упрямиться… Боюсь, она не любит вас, бедный мой Роспиньяк.

— Знаю, — прорычал барон с перекосившимся от ярости лицом, — и знаю, кому она отдает предпочтение. «Ну ничего, я до него еще доберусь!» — мысленно прибавил он.

— По-моему, до венчания вам лучше держаться от Флоранс подальше, — продолжала Леонора, будто не слыша слов Роспинъяка. — Обходите ее стороной. Главное, не заговаривайте с ней. Так будет надежнее. — И Галигаи властно закончила: — Эта свадьба должна состояться! Мы обязаны исключить всякий риск.

— Слушаюсь, мадам, — покорно ответил барон,

— Ну, ступайте, Роспиньяк, — вздохнула Леонора. — Положитесь во всем на меня.

Роспиньяк отвесил своей госпоже поклон и отошел от ее кресла. И тут наконец дал волю неистовой радости, которая рвалась наружу.

«Готово дело! А я-то голову ломал… Все думал, как это устроить… не рискуя своей шкурой… А мадам сама… Тысяча чертей! Гром и молния!.. Богатство! Наконец-то появятся деньги!.. Да еще какие!.. Если мадам Леонора воображает, будто я ограничусь тем, что она мне обещала, то она глубоко ошибается!.. Поместье Лезиньи, титул графа, триста или четыреста тысяч ливров — все это хорошо… для начала. А потом я получу еще больше! Черт возьми! Когда ты посвящен в такую тайну… Когда в твоих руках — честь королевы… а ты сам — зять Ее Величества… Да-да, я, Роспиньяк, бедный дворянин, стану зятем королевы- регентши Франции!.. С таким козырем на руках только последний дурак будет довольствоваться жалкими сотнями тысяч ливров!.. А я, слава Богу, не дурак… Конечно, можно напороться на кинжал… или смертельного яда подсыплют!.. Но риск есть риск!.. Без него никуда… К тому же, я не слепой, не глухой, руки-ноги на месте… могу сам за себя постоять».

Ненасытному, как все честолюбцы, Роспиньяку уже мало было состояния, о котором он раньше и мечтать не смел: еще не получив обещанного богатства, барон принялся размышлять о том, как его умножить. Для Роспиньяка не существовало никаких преград. И он был уверен, что своего добьется.

Если бы он заметил долгий взгляд, которым проводила его Леонора, и странную ее улыбку, он думал бы по-другому. Хоть барон и сумел провести свою госпожу, она все равно ему еще не доверяла. И пока он прикидывал, как выжать все, что можно, из страшной тайны королевы, Галигаи говорила себе:

«Этот несчастный и не подозревает, что я приняла свои меры и что он у меня в руках… Если не будет послушным, я просто сожму пальцы в кулак… и от барона останется только мокрое место…»

И Леонора мгновенно забыла о Роспиньяке. Теперь она размышляла о Флоранс. Очень уверенная в себе, Галигаи обычно быстро принимала нужные решения, но сейчас она долго и мучительно раздумывала, не зная, как быть. Потом Леонора встала и отправилась в свой особняк, чтобы поговорить с девушкой. Лоб маркизы д'Анкр прорезала глубокая складка; Леонора шла медленно, часто останавливаясь, — все это свидетельствовало о том, что Галигаи так ни на что и не решилась.

Когда Ла Горель покинула кабинет маршала, Флоранс на цыпочках вернулась в свою комнату. Девушке повезло: ее никто не заметил.