— Это еще не все. Певица в плену, и я хочу знать, где ее будут держать.

— В Монмартрском аббатстве, — без колебаний ответила Фауста.

— Вы мне клянетесь, сударыня, что она останется там до тех пор, пока я, как вы говорите, не излечусь от своей страсти и сам не отдам приказ о ее казни?

— Клянусь! — ответила Фауста.

Несколько минут прошло в молчании. Гиз размышлял о том влиянии, которое загадочная Фауста имела на него. Он положил на чаши весов свою любовь и свои честолюбивые планы. Он не желал отказываться ни от того, ни от другого… Итак, у герцога созрел план… Виолетта — пленница. Он сможет найти ее, когда только пожелает. Она находится в Монмартрском аббатстве, под охраной Моревера, и не сможет ускользнуть от него. Значит, сначала он воспользуется помощью Фаусты, чтобы завоевать корону Франции. А став королем, он сумеет образумить принцессу.

— Прощайте, сударыня и принцесса, — сказал он с поклоном. — Я полагаюсь на ваше нерушимое слово: цыганка не достанется никому и до поры до времени будет содержаться в монастыре бенедиктинок.

— Ложь никогда не слетала с моих уст, — величественно ответила Фауста. — Но вы — всего лишь человек, носящий в себе все человеческие слабости. Мне нет необходимости говорить вам, что я полагаюсь на ваше слово: я сумею заставить вас сдержать его. Прощайте, герцог!

— Я провожу вас до вашего дома, — дрогнувшим голосом сказал Меченый.

— Мой дом везде. Я везде в безопасности. И если, после того как я возведу вас на трон Франции, вы решитесь бросить меня в Бастилию, знайте, что ее стены рухнут по первому же моему приказанию.

Фауста ушла, оставив Гиза в оцепенении от изумления и ужаса: ведь все его неясные замыслы были так четко высказаны принцессой! Она удалялась от него своей плавной поступью, с тем несравненным достоинством, которое придавало ей облик не королевы даже, но — богини.

— Может, действительно, ею движет Божественный разум! — прошептал Гиз.

Священный ужас, о котором пишут поэты, овладел герцогом. На поле брани он всегда был неустрашим, но здесь, один в темной церкви, да еще после беседы с посланницей Господа… Гиз затрепетал и бросился вон.

Как сказал Моревер, на улице его ждал Бюсси-Леклерк. Приятели немедля направились в Бастилию.

— Все прошло хорошо? — спросил Бюсси-Леклерк и улыбнулся, вспомнив о присутствии при этой сцене герцога де Гиза.

— Конечно! — с некоторым удивлением ответил Моревер. — А что?

— Ничего! Пошли.

— Да. идем. Я очень тороплюсь его увидеть. Он закован в кандалы?

— Надлежащим образом. Не беспокойся ни о чем.

Бюсси-Леклерк принялся насвистывать охотничий марш, а Моревер, бледный, низко опустив голову, ускорил шаг. Несколькими минутами позже они миновали разводной мост и вошли в тюремный двор.

— Вот мои владения! — сказал, смеясь, Бюсси-Леклерк. — Какая все же странная идея пришла в голову нашему герцогу: сделать меня комендантом Бастилии.

— И вовсе это невесело. Здесь так противно, — сказал Моревер, озираясь. — Где он? Идем же!

— Терпение, черт побери! Эй! Четырех стражников и фонарщика ко мне!

Четверо солдат, вооруженных аркебузами, и тюремщик с фонарем бросились выполнять приказ.

— Ключи от номера семнадцатого! — добавил Бюсси-Леклерк.

Тюремщик убежал и через несколько мгновений вернулся со связкой ключей.

— Номер семнадцатый? — спросил он. — Это в Северной башне. Второе подземелье. Вот они, господин комендант.

— Иди вперед, — сказал Бюсси-Леклерк. — А вы следуйте за нами, — добавил он, обращаясь к солдатам с аркебузами.

Они прошли через внутренние дворики, окруженные со всех сторон высокими черными стенами, потом — по переходам с изъеденными временем каменными сводами. Бюсси-Леклерк насвистывал сквозь зубы, Моревера же охватила дрожь. Вместе с тем какая-то дикая радость заставляла его сердце громко биться. Чтобы хоть что-то сказать и отогнать ощущение ужаса, которое навевала знаменитая государственная тюрьма, он повторил:

— Нет, Бюсси, твои владения невеселы. А сколько же подданных в этом королевстве скорби?

Бюсси-Леклерк обернулся к тюремщику, в его взгляде был вопрос. Он и сам не знал этого.

— Двадцать восемь заключенных, — коротко ответил тот.

— Слышишь, Моревер? Двадцать восемь. Это мало, и я попросту нищий король.

— В чем их вина?

— В чем вина того, к кому ты идешь? — переспросил комендант, разражаясь смехом.

— Ладно, быстрее! — сказал Моревер, скрежеща зубами.

Они вошли в маленький дворик, куда можно было попасть, открыв тяжелую решетку. Отвратительный смрад поднимался над ним. Сюда никогда не проникали солнечные лучи. Здесь высилось круглое колоссальное каменное сооружение, вершина которого терялась в черных небесах: это и была Северная башня. У ее подножья виднелась железная дверь.

— Сюда мы помещаем самых непокорных. Не правда ли, Комтуа?

Комтуа, тюремщик, утвердительно кивнул и принялся открывать дверь. Эта процедура продолжалась несколько долгих минут. Когда дверь, наконец, отворилась, поток зловония ударил в лицо Бюсси- Леклерку.

— Ох! — сказал он, отшатываясь. — Здесь пахнет смертью.

— Войдем! — сказал Моревер, с какой-то жуткой радостью вдыхая эти мерзкие испарения.

— Будьте внимательны! — сказал Комтуа. — Здесь есть каменные завалы.

Он начал спускаться: Моревер, шедший за ним, бросал жадные взгляды в глубину мрака, в который они погружались. Следом шагал Бюсси-Леклерк, позади — четверо солдат.

Лестница извивалась и уходила вглубь, напоминая какого-то фантастического зеленоватого каменного червя. На неровных грязных стенах поблескивали подтеки селитры.

Они спустились на тридцать ступеней и остановились. Здесь едва можно было дышать. По скользкому, затянутому плесенью полу ползали отвратительные насекомые.

— Это здесь? — спросил, задыхаясь, Моревер.

— Еще ниже, — сказал тюремщик Комтуа.

Бюсси-Леклерк коснулся пальцем одной двери и сказал:

— Номер четырнадцатый!

— Номер четырнадцатый? — спросил Моревер растерянно.

— Да, этот малыш герцог, отпрыск рода Валуа. Герцог Ангулемский!

— Черт бы побрал этого герцога Ангулемского! — прорычал Моревер. — Спускаемся!

И он подтолкнул тюремщика. В эту минуту из глубины камеры с номером «14» вырвался безумный крик и отозвался на лестнице зловещим эхом. Кто-то тряс дверь темницы изнутри. В сумраке прозвучало проклятье. Затем вновь стало тихо.

— Они все таковы первое время, — сказал Комтуа, пожимая плечами.

Бюсси-Леклерк побледнел. Этот бретер и забияка без чести и совести еще не обладал душой тюремщика. Моревер ничего этого не слышал, он шел следом за Комтуа, испытывая пьянящее чувство наконец-то удовлетворенной мести. Он хотел бы, чтобы эта пещера была еще более гнусной, чтобы воздух был еще более непригоден для дыхания, чтобы в этом аду было еще страшнее и ужаснее…

— Вот номер семнадцатый! — сказал вдруг Комтуа, останавливаясь перед какой-то дверью. Они были во втором подземном ярусе.

— Открывай! — сказал Моревер хриплым голосом.

Он взял фонарь из рук тюремщика и, поскольку ему показалось, что тот не особенно торопится, сам отодвинул засовы. Дверь широко отворилась. Моревер, держа в руке фонарь, сделал два шага и вошел в дыру, которую представляла собой камера. Слабый луч фонаря осветил подземелье, источенные камни стен,