Мрачный, раздираемый противоречивыми мыслями Лотарингец тоже погрузился в раздумья. Он решил найти Виолетту. И понимал, что папесса… принцесса хотела отнять ее у него.

Что же предпринять? Решительно порвать с Фаустой? Но Фауста была источником его могущества. С помощью невидимых нитей она своими маленькими изящными ручками управляла Лигой. Это она подняла провинции, она взбунтовала Париж, она устроила день Баррикад и изгнала Генриха III. С ней он был королем, без нее же он был почти никем…

Но отказаться от Виолетты… От одной этой мысли в нем закипало бешенство и кровь приливала к голове. Фауста продолжала:

— Смерть! Да, смерть — это наказание не только для того, кто женится на еретичке, но и для того, кто в общении с еретиком сам становится слугой дьявола. Так ли это?

— Законы нашего сообщества, — хрипло проговорил Гиз, — неумолимы и жестоки. Вы хорошо знаете, сударыня, что мы приняли их, чтобы держать лигистов в абсолютном повиновении. Вы знаете, что мы, те, кто стоит во главе, не обязаны подвергать себя таким ограничениям!

— Герцог! И это говорите вы! — глухо произнесла Фауста. — Вы — предводитель! Вы — будущий король! Вы поклялись, герцог! Если ваша клятва — ложь, скажите об этом! Если слово Гиза не стоит слова последнего из лигистов, скажите об этом! Пусть все это знают! Вам не следует таиться!.. Ну же, герцог, говорите! Одно только слово! Вы клятвопреступник? Или нет? Если вы нарушили торжественную клятву, которая сделала вас хозяином Парижа и вот-вот сделает хозяином всей Франции, то нам придется расстаться. Идите своей дорогой, я пойду своей…

Гиз задрожал. В одну секунду он увидел Париж, взбунтовавшийся против него. Он услышал приветствия, превращающиеся в крики ненависти. Он увидел себя убегающим, как убегал из своей столицы Генрих III… Но будет ли у него время, чтобы скрыться?! Он выпрямился, пытаясь скрыть свое замешательство под маской гордости.

— Клянусь Господом, — воскликнул он, — никто никогда не сможет сказать, что Генрих Лотарингский не исполняет свой долг! Но та, которую я люблю, вовсе не еретичка!

— Та, которую вы любите?! Вы говорите о цыганке Виолетте, не так ли?

— Да, именно о ней.

— Что ж, тогда слушайте!.. Вечером накануне дня Святого Варфоломея, шестнадцать лет назад, герцог, около одиннадцати часов, группа истинных католиков захватила особняк, который находился на Ситэ, перед Собором Парижской Богоматери…

Гиз вздрогнул при воспоминании об этом.

— В этом особняке, — продолжала Фауста, — жил барон де Монтегю. Вы знали этого человека, Генрих де Гиз? Не был ли он ярым гугенотом? Не был ли он одним из самых опасных врагов истинной веры? Не был ли одним из тех еретиков, которых вы обещали уничтожить? Да, вне всякого сомнения! Ведь этот отряд добрых католиков, которые захватили его дом, возглавляли вы… Помните, герцог?

— Помню, — ответил Меченый, помрачнев при воспоминании об ужасных сценах, воскрешенных Фаустой.

— Прекрасно… Тогда вы прошли по Парижу, как ангел смерти. И повсюду, где вы проходили, лилась кровь, занимались пожары, множились трупы.

— Довольно! — прошептал Гиз и провел рукой по лбу, словно желая отогнать от себя видения.

— Как! — удивилась Фауста, и в ее голосе зазвучала издевательски-ироничная мягкость, — великий Генрих боится мертвецов? Соберитесь же с силами, герцог!

Герцог, мертвенно бледный, уронил голову на грудь и прошептал:

— Колиньи! Роан! Конде! Монтегю…

— Монтегю! — повторила Фауста. — Этот, конечно, казался вам опаснее прочих! Его преступление, возможно, было наиболее ужасным! Ересь в нем укоренилась сильнее, чем в других! Ведь даже смерть не показалась вам достаточным искуплением его грехов! Вы нашли для Монтегю более подходящую кару! Поскольку его душа блуждала в сумерках сектантства, вы решили, что он должен окончить свою жизнь во мраке… И Монтегю по вашему приказанию выкололи оба глаза! Так ли это?

— Так! — со вздохом ответил Гиз, почувствовав укор совести.

— Прекрасно… Вы знаете, как умер Монтегю. Вы знаете, что он осквернил душу дочери всей той ересью, которая переполняла его мысли. Вам известно, на какое отвратительное преступление он толкнул Леонору… Эта девушка осмелилась обвинить епископа в том, что он был ее любовником! Вы знаете, что Леонора де Монтегю родила ребенка, трижды проклятую дочь, которая появилась на свет у подножья виселицы…

— Зачем вы говорите мне это? — задыхаясь, пробормотал Гиз.

— Вы все уже поняли, — резко ответила Фауста. — Виолетта — дитя преступницы! Та, кого вы любите, герцог, — внучка того, кого вы ослепили! Дьявольская порода! Я бы не удивилась, узнав, что ее миссией было разрушить фундамент, который мы с таким трудом возвели, чтобы восстановить Веру! Что же странного в том, что она покушается на вас, зодчего французской Истинной Церкви?!

— Дочь Леоноры де Монтегю? — пробормотал герцог.

— Да! Теперь вы все знаете. К счастью, я наблюдала за ней! Мне даже удалось отправить это дьявольское семя на костер…

— Сжальтесь над ней! Не убивайте ее!

— Она спасена! — ответила, пожав плечами, Фауста. — Вы видели собственными глазами, как наглец Пардальян вырвал ее из рук палачей.

— Да! Да! Она спасена. Не нужно, чтобы она умирала, а то я тоже умру!

— Мне вас жаль, герцог! Да, мне вас жаль! На Гревской площади я вас видела таким трепещущим, таким бледным, что осознала все могущество чар этой девушки. Хорошо, сначала мы найдем способ справиться со злыми духами, угнездившимися в Виолетте, и лишь потом я прикажу казнить ее. Я спасу вас, герцог. Поблагодарите же меня за то, что я снисходительна к вашей слабости.

— Но зачем эта свадьба? — спросил Меченый. — Почему Моревер стал супругом Виолетты? Или то, что верно для меня, не является таковым для него? Если любовь к цыганке осквернит ересью меня, то будет ли чист Моревер? Проклятье! Пусть остережется!

— Оставьте в покое ваш кинжал, — сказал Фауста. — Он должен служить вам, чтобы разить врагов, а не для того, чтобы грозить им лучшему, преданнейшему из ваших слуг. Моревер принес себя в жертву, он согласился на эту видимость брака, чтобы удалить от вас цыганку-еретичку. Но Моревер не будет ее супругом…

— А кем же он будет?

— Он будет ее тюремщиком! Генрих Лотарингский, вы любите внучку человека, которого ослепили по вашему приказу! Вы не замечаете, насколько нечисты ваши помыслы, которые парализуют вас, не дают подняться на трон, делают слабейшим среди всех лигистов?!

Гиз думал. Из всего того, что сказала ему Фауста, его взволновало лишь одно, но зато взволновало поистине до глубины души.

Да, это правда! Это он приговорил Монтегю к ужасной казни: ослеплению. И внучку этого человека он любил!.. Ослепление за ослепление! Он, Гиз, выколол глаза деду Виолетты, а она, в свою очередь, ослепила его разум, чтобы помешать завоевать трон.

Угрызения совести, суеверие? Честолюбие, возобладавшее над любовью? Фауста поставила гордого Лотарингца перед выбором: отказаться от Виолетты или отказаться от короны. Но Гиз не привык отказывать себе ни в чем! Нужно было выиграть время. Нужно было убедить Фаусту и сохранить ее поддержку до того дня, когда…

Он конвульсивным движением сжал кулаки. Фауста не спускала с него пронзительного взгляда.

— Вы напомнили мне о моих клятвах, — произнес он, наконец, — и я хочу попросить вас кое в чем поклясться мне. Я считаю Виолетту еретичкой. Я готов подвергнуться процедуре изгнания дьявола. Я надеюсь при помощи вашего могущественного заступничества излечиться от этой любви и от своих нечистых помыслов! Но вы, в свою очередь, поклянитесь, что Моревер не будет супругом этой девушки!

Если Фауста и колебалась, то лишь какое-то мгновение. Гиз не заметил этого. Ему показалось, она ответила сразу же:

— Клянусь, герцог. Виолетта не будет супругой ни Моревера, ни кого-либо другого. Когда же вы излечитесь, вы сами прикажете казнить ее…