— Я только что проехал по Бургундии, — заметил герцог Майеннский. — Она кричит: «Смерть Ироду» еще громче, чем Париж. И она готова кричать: «Да здравствует Генрих IV, король Лотарингии и Франции!»

Меченый вздрогнул, услышав эту новость.

— Если хотите знать мое мнение, — продолжал герцог Майеннский, теребя бородку, — то… мне, в общем-то, все равно, однако вы сами заговорили о провинциях, поэтому я замечу, что не стоит позволять нашим бургундцам надсаживать глотки, призывая короля. Было бы милосерднее предупредить их, что надо годик подождать. Тогда в следующем году они станут вопить куда громче!

И герцог Майеннский заливисто рассмеялся. Его огромное брюхо затряслось, а в хитрых глазках читалось: «Мне все равно!»

— Может, Бургундия и настроена ждать, — сказал кардинал де Гиз, — а вот Шампань — нет!

Он повернулся к Меченому, который смотрел на него во все глаза и добавил:

— Я только что из Труа. Народ спешил ко мне навстречу. Городские старшины повешены, изображения Ирода сожжены.

Кучка дворянчиков, преданных Валуа, бежала. Я приказал избрать новых старшин. Гарнизон из двух тысяч человек поддерживается взбунтовавшимся народом, объединившимся вокруг имени Гиза. Три тысячи всадников разъехались по всей стране. Вся Шампань поднялась и требует вас. Буря ширится, она уже охватила Пикардию, Артуа. Скоро и Нормандия закричит: «Генрих! Генрих де Гиз!» Мы разожгли страшный костер! И когда у нас появилась возможность уничтожить всю эту богомерзкую породу, очистить королевство, истребить ересь, расправиться с Валуа, когда народ Франции зовет и требует вас, вы просите нас затушить костер, вы просите нас отнять надежду у народа… Послушайте, мне жаль вас! Я ухожу отсюда! И берегитесь, Генрих, как бы наша рукотворная молния не ошиблась головой и не угодила в вас! Валуа же останутся невредимы!

Кардинал резко топнул сапогом, украшенным шпорой, встал и процедил сквозь зубы:

— Балаганный король! Бумажный король! Ради всего святого, почему я родился третьим?!

Он сделал несколько шагов к двери.

— Останьтесь, Луи, — сказала герцогиня Немурская.

Кардинал резко остановился, поскольку авторитет матери был в семье непререкаем.

— Останьтесь, брат, — попросил и Меченый, — к какому бы решению мы ни пришли, нужно, чтобы мы приняли его вместе. С вами я — все, без вас я значу очень мало.

Кардинал, польщенный тем, что унизил хотя бы на мгновение своего неуступчивого спесивого брата, вновь занял свое место со словами:

— Впрочем, дорогой Генрих, я сообщу вам одну вещь, которая, должно быть, изменит ваше мнение: Валуа совсем не так болен, как уверяют его мать и Мирон note 14. У него нет ни малейшего желания умирать. Я знаю это от его исповедника, который недавно был у него и мог составить себе мнение о его истинном состоянии. Что бы вы сказали, если бы вместо одного года, который просит у вас Медичи, вам пришлось бы ждать пять, а то и десять лет? Что бы стало тогда с вашим планом?

— Год пройдет, — с живостью ответил Меченый, который все еще надеялся убедить родственников, — и я вновь стану свободным, не связанным более клятвой… Тогда и настанет время… Что вы на это скажете, матушка?

Кардинал пожал плечами. Герцог Майеннский по-прежнему теребил бородку, а герцогиня де Монпансье звякала золотыми ножницами. Два брата и сестра переглянулись, как бы говоря друг другу:

— Ничего не поделаешь!

Тогда мать Гизов остановила свой прозрачный взгляд на старшем сыне. Глухим голосом, в котором угадывалась застарелая ненависть, не ослабшая с годами, она произнесла:

— Генрих, вот портрет вашего отца, и можете мне поверить, что только его дух движет мной. Если бы этот портрет мог заговорить, он сказал бы вам:

«Сын мой, я был трусливо убит одним из презренных гугенотов, которые оскорбляют Церковь. В моем лице они покусились на верного служителя Господа. Во имя Церкви, над которой глумились, во имя моей пролитой крови, мщения, сын мой, я требую мщения!..»

— Мы устроили Варфоломеевскую ночь, — мрачно ответил Генрих, — и убили двадцать тысяч еретиков.

— Да, — подтвердила старая герцогиня с ужасной улыбкой, — кое-кого мы убили, но этого мало!

— Так что же делать?

Старая герцогиня повела рукой.

— Нужно, — сказала она, — полностью уничтожить сектантство! Нужно, чтобы во всем королевстве не нашлось ни одного человека, который бы мог сказать: «Я исповедую ту же религию, что и Польтро, который под стенами Орлеана убил Франсуа Лотарингского!» А чтобы добиться этого, мой мальчик, нашему королевству нужен такой король, как вы!

Материнская гордость прозвучала в этих словах.

— Король, способный решиться на кровавый поход, король, чей вид внушает ужас врагам на поле битвы… Карая, пройдет он по Франции, чтобы навсегда освободить ее от проклятого племени!.. Наконец, король, который достоин называться сыном Давида: красивый, как вы, неукротимый, как вы, грозный, как вы, идущий от победы к победе и огнем и мечом истребляющий ересь! Этот король — вы, сын мой!

Увлеченный этой страстной речью, Меченый тяжело дышал; кардинал вздрогнул, Мария улыбалась. А герцог Майеннский, скрестив руки на животе, спокойно слушал.

— Да! Да! — воскликнул кардинал. — Так желает Господь!

— Посвятим же в духовный сан Генриха Валуа! note 15 — резко бросила герцогиня де Монпансье.

«Черт возьми! — подумал герцог Майеннский, — наш Господь поистине ненасытен!»

— Знаете ли вы, — продолжала старуха, — что нам угрожает? Знаете ли вы, что происходит, когда мы спорим, пока другие действуют? Нам грозит увидеть, как корона перейдет к нечестивцам Бурбонам! Трон достанется раскольникам-гугенотам, убийцам Франсуа де Гиза! Да, папа римский проклял безбожников! Да, Сикст отлучил их от церкви и объявил неспособными к правлению! Но знаете ли вы, где в этот момент находится папа, этот коварный лицемер, восставший против божественного закона, а может быть, и еретик? Где Сикст V, Генрих? Где он, дети мои? Сикст V в лагере короля Наваррского! Он примирился с Генрихом Беарнским. Послушайте, Сикст отдал ему миллионы, предназначенные нам!

— Тысяча чертей! — вскричал герцог Майеннский, подражая акценту короля Наваррского. — Возможно ли это, сударыня?

— Проклятье! — взревел Меченый. — Если это так…

— Это так! — прогремел кардинал.

— Это так! — продолжала герцогиня голосом еще более резким, хриплым, полным ненависти. — И, как я уже сказала, входя, мы все погибнем! Если мы не опередим их, если корона не окажется в наших руках до того, как проклятый гугенот возложит ее себе на голову, нас ждет смерть! Поскольку первое, что сделает Генрих Наваррский, став королем Французским, это прикажет схватить вас, дети мои! И голова вашей матери, скатившаяся под топором палача, будет являться вам в кошмарах!

Услышав это, Меченый встал, выхватил свой кинжал и с безумным видом оглянулся, словно желая немедленно защитить мать от палача, о котором она говорила. Герцогиня Немурская тоже поднялась, взяла его за руку и, вырвав оружие, воскликнула:

— Сын мой, спасайся сам! Спасай нас! Спасай святую веру! Поклянись на этом кинжале, который так похож на крест, что пойдешь походом на неверных, что покараешь еретика, имя которому Бурбон, и другого, имя которому…

— Продолжайте, матушка, — злобно взревел кардинал.

— Имя которому Валуа! — глухо проговорила мать семьи Гизов. — Поклянись, сын мой!

— Поклянитесь, брат мой!

— Клянусь! — ответил Меченый тоном, не оставлявшим сомнений в его решимости.

Все снова расселись по местам и, бледные, переглянулись. Только что была принесена клятва совершить убийство Генриха III Валуа, короля Франции.