я не знаю, в чем он состоит и зачем нужен. Хочет ли она мне сказать, что египтяне примут меня как фараона?» Клеопатра тоже пристально смотрела в черные глаза жрицы, такие же прекрасные и неумолимые, как глаза Нефертити на фреске. «Она, должно быть, немногим старше меня, — предположила девушка, — но обладает отменной выдержкой. Если бы у меня было такое самообладание, я могла бы добиться преданности народа Фив и использовать ее ради своей пользы в Александрии». Да, такое хладнокровие пригодилось бы Клеопатре в борьбе за власть против коварного наставника ее братьев. Именно такая внутренняя сила нужна ей, чтобы править народом самовластно. Как фараон.

— Не помолишься ли ты вместе со мной перед статуей нашей владычицы, Реджедет?

— Та, что служит богине, должна также служить царице, — ответила жрица холодно и тихо, впервые признав вслух титул Клеопатры.

Клеопатра и Реджедет преклонили колени перед улыбающейся богиней, владычицей сострадания. Реджедет склонила голову, краем глаза приглядывая за Клеопатрой.

— Я молюсь за процветание и счастье египетского народа, — промолвила Клеопатра.

Реджедет отвернулась с недоверчивым видом, и Клеопатра заглянула в раскосые глаза богини. Напрягая мышцы шеи, царица Египта ждала, пока богиня примет ее молитвы, и в конце концов сама Клеопатра начала растворяться в огромных глазах божества.

— Не забудь помолиться за свою собственную семью, — едко напомнила Реджедет, разрушая то хрупкое понимание, которого, как надеялась Клеопатра, она достигла с богиней.

Царица вновь почувствовала прилив гнева, но сумела укротить его.

— В моих мыслях и молитвах народ Египта и моя семья едины, — ответила она. Откинувшись на пятки, Клеопатра повернулась к женщине. — Я хочу, чтобы ты поняла то, что я сейчас скажу тебе. Передай мои слова всем, кто, как ты полагаешь, сможет их услышать. Если я получу поддержку народа Фив, то обещаю тебе перед ликом богини: я никогда не сделаю ничего, что поколеблет ваше доверие. Храмы Египта будут получать выгоду от моего правления до конца моей жизни. Да поможет мне Исида.

— Так же, как римляне получали выгоду от правления твоего отца, и его отца, и отца его отца?

Клеопатра подавила желание кликнуть стражу и приказать арестовать и выпороть эту мятежницу за непочтительность к царице. Не ощущая ничего, кроме гнева и страха, Клеопатра отозвалась тихим голосом, вся трепеща:

— Если бы не мой отец, и его отец, и отец его отца, ты была бы всего лишь игрушкой в похотливых лапах римского легионера. Только благодаря моему отцу ты еще можешь называть себя египтянкой, а не рабыней римлян. Но мы говорим сейчас не о моем отце, который опасно болен. Я говорю о себе и о моем обещании благоденствия тем, кто явит мне верность.

— Ну что ж, пусть будет так, — фыркнула Реджедет столь недоверчиво, что Клеопатра поняла: остаток ночи ей, Клеопатре, предстоит гадать, то ли ее выслушали и поняли, то ли ее намереваются убить во сне.

Священная Ладья Ра представляла собой отнюдь не хлипкую деревянную лодочку. Это была золоченая змея: блистающий нос в форме узкой головы кобры, а корма — гладкий остроконечный хвост. Низко выгнутое брюхо гадины скрывалось в воде, которая этим утром была темно-оранжевого цвета. В глазницы змеи были вставлены огромные шары из бирюзы с серебристыми прожилками; их настороженный взгляд был устремлен вперед, туда, где по речной глади бежала от носа лодки рябь, янтарная в свете восходящего солнца. Гребцы уже были на борту, так же как и священный бык Бухис, выбранный за необычного вида черные пятна, рассыпанные по белоснежной спине. Рога быка позолотили, дабы притягивать солнечный свет. Он был привязан кожаными ремнями в небольшом загончике на палубе и спокойно стоял, рассматривая огромными карими глазами противоположный берег, словно предчувствуя, что ему теперь предстоит там жить.

Царица пробудилась от краткого беспокойного сна задолго до рассвета. Невыспавшаяся и голодная, Клеопатра была уверена, что ее тело скоро начнет пожирать само себя. Ее и без того хрупкое сложение превратилось в настоящую худобу. Ожидая, пока ей принесут одежду, она поглаживала впалый живот, а скользнув ладонями чуть выше, ощущала, как под кожей выпирают ребра.

Теперь, стоя на палубе ладьи, она ожидала, пока солнце полностью выйдет из-за горизонта и рассвет настанет окончательно. В этот священный миг и начнется путешествие по реке, которое ей, Клеопатре, предстоит возглавить. Гребцы окунули золоченые весла в воду. Медленно скользя по воде, ладья начала свой путь вниз по Нилу к маленькому городу Гермонтису, где размещался Бухеум. Царица стояла спиной к быку. С одной стороны от нее занял место верховный жрец храма, а с другой — Реджедет. Их бритые головы плыли сквозь утренний туман, словно сияющие шары. Ни один из жрецов не смотрел на царицу — их взоры были устремлены строго вперед, как будто незримые лучи, исходящие из глаз, озаряли путь ладье.

Поверх парика Клеопатры была надвинута тяжелая корона Исиды — серебряная сфера, обрамленная бронзовыми рогами Хатхор, богини-коровы, и от этого у царицы страшно болела голова. Ей приходилось изо всех сил напрягать шейные мышцы, чтобы рога не свалились набок. Несомненно, думала она, нужна божественная сила, чтобы носить такой головной убор ежедневно. Клеопатра стояла совершенно неподвижно, сосредоточив все внимание на том, чтобы держать осанку, как научила ее Хармиона еще в детстве.

Наконец змея обогнула излучину реки, за которой показалось небольшое скопление зданий — собственно, это и был Гермонтис. Отмели у западного и восточного берегов поросли каким-то странным растением, так густо, что не было видно кромки воды. Клеопатра никогда не встречала ничего подобного этим белым стеблям, неподвижно застывшим на темном фоне медленно катящихся вод. Казалось, она прибыла в иную страну, где природа дарит людям небывалые дары.

Но когда берега стали видны более отчетливо, колени у Клеопатры подкосились, а дыхание, и без того затрудненное, буквально застряло в горле. Никто не подготовил ее к тому, что на церемонию соберется такое множество народа. Вовсе не заросли небывалого растения покрывали прибрежные отмели, а тысячи людей, одетых в лучшие одежды белого цвета, отстиранные ради праздника до сияющей белизны. Откуда в этом отдаленном краю — безлюдном, если не считать плодородной полоски земли вдоль берега, — могла взяться такая толпа? Клеопатра и хотела бы радоваться, но не могла отделаться от мысли, что ее маленькая свита, плывущая за змеиной ладьей на царской барке, будет беспомощна против такого множества народу, если все эти люди вздумают напасть на них. Ей вспомнилось замечание Реджедет о римлянах, процветавших во времена правления ее, Клеопатры, предков. Не так давно Клеопатра бродила за воротами дворца, слушая, как египтяне называют Авлета любителем римлян. Она видела римлянина, умершего от их рук. Клеопатра пыталась отогнать видение: безжизненный взгляд и обмякшее тело бедолаги Кельсия, найденного мертвым во дворе его собственного дома вскоре после того, как он убил кошку — оплошность чужеземца, распалившая гнев египтян. Но образ этого человека вновь и вновь вставал перед ее внутренним взором вместе с безмятежным мертвым лицом отца. Теперь Авлет уже никогда не сможет прийти ей на помощь. Никто не сможет прийти ей на помощь. Она была одна, она была царицей, она была фараоном.

Несгибаемая Реджедет не выказала ни малейшего удивления при виде огромной толпы, скопившейся везде, где нашелся хоть один клочок твердой почвы, на который можно поставить ногу. Выражение лица верховного жреца тоже не изменилось. И эта бесстрастность заставила Клеопатру вздрогнуть.

Когда ладья подплыла ближе к толпе, Клеопатра чуть успокоилась, заметив греческих военных наместников из соседних областей страны, а также египетских чиновников под стягами храмовых советов от каждого нома, представлявших свои округа. Хотя, с другой стороны, в этой части Египта национальность не была гарантом верности.

Должностные лица расселись на скамьях, расположенных ярусами, которые были установлены по обоим берегам реки, так что все зрители могли свободно видеть, как бог-бык пересекает Нил, направляясь навстречу своему священному предназначению. Перед скамьями сидели на корточках или скрестив ноги крестьяне из прибрежных деревень, которые побросали свои утренние работы ради великого зрелища.

— Мы ожидали, что на церемонию придет тридцать тысяч человек, — прошептал жрец на ухо Клеопатре, когда ладья медленно развернулась, направляясь прямо к Бухеуму. — Но мне кажется, их уже больше.