продукты. Тушенка, хлеб, рыба, соленые огурцы, что-то еще.

— Печка внизу, можем и разогреть, — подсказал дед.

— Я знаю, но греть в общем-то нечего, — развел руками литер.

Я посмотрел вниз и увидел маленькую печку, выложенную из камня. Сантиметров тридцать высотой, походная. Почти у самой реки. Есть мне, конечно, хотелось зверски, но я спросил о чае.

— А чайку у вас случайно не найдется, начальник? — Я специально обратился к нему на «вы», специально назвал начальником. Ему это понравилось.

— Совсем другое дело, слушай! Будь как в зоне. Общий язык найдем. — Он полез в рюкзак и достал из него пачку цейлонского. — Не борщи только с чифиром, нам здесь три дня быть. А зовут меня Валерой, — представился мент.

— Николай, — назвался я, принимая из его рук пачку чая. — Одну заварку, мне хватит. — Я попросил у них кружку и пошел к печке. Когда я чифирнул как следует и накурился, они уже врезали по сто пятьдесят. Не водки, спирта. Литер привез с собой целых три литра спиртяры и не жалел его. Большой охотничий нож был воткнут прямо в пенек, вокруг лежали продукты. Двое сидели на корточках, дед умостился на одном из рюкзаков. Их уже немного развезло, базар был в самом разгаре. Мне подали с треть банки тушенки, хлеб и, кажется, луковицу.

— Да пусть выпьет, Валера, — попросил дед. — Налей парню сто грамм. Пятнадцать лет отсидел несчастный! Нет, ты представляешь, Валера? Пят-над-цать!

Литер посмотрел на меня долгим, внимательным взглядом.

— Представляю, дед. Что, серьезно пятнашку отсидел? — спросил он у меня.

— Чуть больше.

— Сейчас, конечно, в бегах. Так? — Я молча кивнул. — Дурак, — сплюнул он. — Не мог досидеть или обстоятельства?

— И то, и другое. Долго рассказывать, короче.

— Тем более не плесну. Ему, дед, трезвым нужно быть, трезвым как стеклышко! — воскликнул литер. — Мне ведь этого говна не жалко, я о нем думаю. Насмотрелся, поверь. Эх! — Он вздохнул и потянулся к термосу. — Еще по маленькой и поговорим. — Они снова выпили и закусили.

В принципе я уже мог и должен был отваливать — к чему мне слушать пьяный бред этих штемпов? Но что-то меня удерживало. В глубине души я немного надеялся на то, что мне удастся выпытать у них, кто на нас напал. Там, на хуторе. Если даже и не выпытать — вряд ли они что-то знали, — то хотя бы прощупать почву, кто это мог быть вообще. С другой стороны, это прощупывание ничего, в общем-то, не меняло, ибо отомстить за Графа я не мог и при желании. Я один, а тех много. Как бы они ни наехали сюда, тогда будет жарко. На всякий случай я просматривал всю открытую территорию, будучи готовым отвалить в любую секунду.

Дед уже почти рыдал и чуть ли не вешался мне на шею, до того его развезло. Литер ударился в философию и стал разглагольствовать о вечном. Я вставил всего несколько слов по ходу базара, и он тотчас почувствовал во мне родственную душу в смысле болтологии и заумных вещей. Мы долго говорили с ним, и он буквально умолял меня сдаться. Да-да, именно сдаться, добровольно.

— Я сделаю все, чтобы тебя не били и не истязали, Коля, — упрашивал он меня. — Я давно знаком с начальником Ослянки и напишу ему записку. Меня уважают, и меня послушают, поверь. Наш шофер отвезет тебя, и все будет как надо. Подумай, Коля, подумай.

Литер в натуре поверил, что я беглый поселенец. Он клялся мне, что и сам чудом избежал тюрьмы, что все его приятели и друзья отсидели и пересидели, и вообще держался со мной по-свойски, а не как мент. Я слушал его и молчал. Знал бы он, с какой я «Ослянки» и сколько трупов за моей спиной. Но он этого не знал, а потому желал мне добра. «Добавят еще, что толку? — внушал он мне. — Долго ты не пробегаешь, ох не пробегаешь. Жизнь заставит тебя воровать и грабить на второй же день! Снова добавят срок, до делов…» Надо отдать ему должное, уговаривать он умел и так давил на психику, даже не давил, а тонко воздействовал, что я прямо диву давался. Инженер уже клевал носом и еле ворочал языком — они наливали еще по нескольку раз. Потом деда затащили в будку и положили там. Трезвым был только я.

«Да, пора валить, — подумалось мне, — здесь ловить нечего». Я было собрался уже идти к баньке за автоматом, но именно в этот момент, будь он неладен, проснулся второй мент. Тот, что находился в кабине. Сперва он поднял голову, вперился зенками в нас, затем открыт дверцу, но еще некоторое время не выходил. Приходил в себя, трезвел. Мне бы идти, не ждать пьяного вдрызг придурка, но я стоял. Стоял и смотрел, как он вылезает из кабины. Когда он наконец ступил на землю и, прикрыв дверь, направился к нам, я подивился его росту и габаритам. Мент был почти двухметрового роста и килограммов под сто двадцать весом. Настоящая черная горилла с засученными рукавами. Какой-то нацмен, лет тридцати или чуть больше. Он подошел, и я увидел погоны — старлей, старший лейтенант внутренней службы. На меня он даже не глянул, не поздоровался, а сразу потянулся к термосу со спиртом.

— Долго я спал, Валера? — спросил он у литера, наливая спирт в кружку.

— Часа два, — ответил тот.

Верзила покосился на инженера, затем кивнул Валере: «Будете?» Ни тот, ни другой не отказались. Я закурил и отошел в сторонку. Тип мне явно не понравился, скорее всего удав. Все покряхтели после выпитого, немного закусили и вспомнили обо мне. Верзила быстро сообразил, что я не из замерщиков, а неизвестно кто вообще, и, конечно же, поинтересовался у Валеры, кто я такой. Тот пояснил ему, кто я и откуда, добавив при этом несколько слов о добровольной сдаче, насчет которой он меня укатывал.

— Ах, вот оно что?.. — протянул удав, когда въехал что к чему. — Беглый, поселенец, значит? Ну-ну… И куда же ты собрался, если не секрет? — Он смотрел на меня, как на букашку, сверху вниз, и я понял, что сейчас начнется наезд.

— Рафик, Крутой… — Литер чуть приподнялся и взял за руку напарника. — Парень ничего, я с ним говорил. Если согласится, шофер отвезет, нет — пусть идет себе. Он из другой области, не наш.

— Да? — Слова литера не очень-то тронули удава, как я заметил. Рафик, Крутой… Рафик — это скорее имя, а Крутой — кличка. У ментов, как у зэков, только бирки не хватает.

— Так куда ты собрался, я спрашиваю? — повторил он свой вопрос с уже явно угрожающей интонацией.

— А в чем дело? Тебе оно надо? — Я волновался, сказал жестко, но не очень твердо.

Крутой побагровел.

— Я спрашиваю, а не ты. Отвечай, как положено, — потребовал он, как будто стоял в зоне на плацу, а не в лесу. — А будешь выступать, забью и брошу в кузов, как собаку. Понял?

Он так и сказал: «Забью».

Кровь ударила мне в голову. Это животное употребляло власть, полагая, что перед ним стоит маленький безропотный раб, зэк, которого можно если не запугать, то прибить одним ударом. Так ведет себя большинство поганых, гнусных ментов, даже не подозревающих о том, какую нечеловеческую, звериную ненависть вызывают они в сердцах тех, кого так нагло унижают и топчут. Фашист он и есть фашист, но когда тебя превращают в ничто свои, тут уж не до дискуссий. Гордость — не погоны, она дороже.

— Я не понял, что надо тебе? — подчеркнул я последнее слово. — Я не ваш, тебе же сказали.

— Как ты разговариваешь?! — Он двинулся на меня.

Литер вскочил и встал между нами.

— Рафик! — Он, видимо, почуял беду, понимая, что я далеко не булка и не подарок. И он просек, что я не боюсь этого проспиртованного гондона с закатанными рукавами.

— Погоди. — Гад буквально отстранил литера и сделал шаг ко мне. В следующее мгновение я получил увесистую оплеуху в ухо. Он даже не стал бить меня кулаком. В ушах у меня зазвенело. Я чуть пригнулся и нырнул в сторону.

— Хватит, хватит, вы что! — Инженер тоже встал на ноги и, покачиваясь, обошел пенек. Я и верзила смотрели друг на друга с лютой ненавистью, и я не знаю, в чьих глазах ее было больше. Прощать ему я не собирался, ни в коем разе. Он ударил меня ни за что, и этим все сказано. Вначале я хотел просто застрелить его, но передумал. Слишком легкая смерть для этого гада. Для других — да, а для него… Нож по-прежнему торчал в пне. В долю секунды он оказался у меня в руке, а в следующую я со всего маху вогнал лезвие в живот гориллы. По самую рукоятку. Я так и оставил его в животе, не вынул. Сам мгновенно отскочил в