О, как трудно убивать в первый раз! Только испытавший и прочувствовавший это на себе может понять меня по-настоящему. Я убивал, и не раз. Конечно, убитые мною были сущими скотами, чудовищами, не заслуживающими того, чтобы называться людьми. Но разве от этого легче?

Прошло всего полчаса после того, как все произошло, но мне показалось, что я просидел в будке довольно долго — уж слишком много мыслей пронеслось в моей голове. Я знал, что свидетелей нет, но, увы, это не меняло дела в целом. А главное — погиб мой друг, мой дорогой Ворчун, Женька Ворчун — единственный и преданнейший кент по зоне. Он не был ворчуном ни на йоту, наоборот, любил приколы и юмор, всегда был весел как черт, никогда не унывал. Кликуху Ворчун получил из-за своей фамилии — Ворчунков, а убили за шутку, всего лишь за несколько некстати сказанных слов в адрес махновцев и живодеров, захвативших власть в зоне. Я сидел на чурбане, опершись спиной на наш самодельный стол, и курил одну сигарету за другой. Но надо было что-то делать, ибо время неуклонно бежало вперед, а значит, приближалось к ночному двенадцатичасовому съему с биржи. Вот там, на съеме, все и начнется, завертится. Менты недосчитаются четырех человек и тут же установят их фамилии — Ворчунков, Плинин, Зубов и Хайдаров. Останки первого догорали сейчас в вечногорящих горах опила, который годами свозили в одно и то же место, остальные лежали под громадным штабелем леса всего в пятнадцати метрах от меня. Я мог по одному дотащить их до горящего опила и сбросить вниз, но мне не хотелось, чтобы их поганые кости находились рядом с костями моего друга. Кровь из моей разбитой головы мало-помалу перестала сочиться, а два выбитых зуба меня вообще не волновали. Чего ими жевать-то?

За шестнадцать отсиженных лет я едва ли съел три килограмма мяса, не считая того, что попадалось в баланде. Жизнь давно не казалась мне медом, и я уже не верил ни в какое «хорошее». По этой причине я почти не смотрел «ящик», но старался напитываться литературой. Мне было без малого тридцать шесть, хотелось жить, но впереди у меня было еще целых семь лет отсидки. Я думал, что мне удастся как-то досидеть их, вытерпеть, но теперь все изменилось — теперь мне светит все двадцать. Двадцать с нуля! Где-то под полом заскребли мыши, и я подумал, что они счастливее, чем я.

Хлебнув из кружки холодного чифира, я вышел из будки и, задрав голову, поглядел на высокое звездное небо над головой. «Где-то там живет Бог», — подумал я, в которого, в общем-то, не верил. Возможно, меня сбивала с пути философия — я знал много чего, а может я просто устал верить в того, кого никто никогда не видел. Но сейчас я подумал именно о Боге, поскольку надеяться было больше не на кого.

«Ну что же ты, Всевышний, — мысленно обратился я к нему. — Я ведь отомстил за своего друга, ведь так? Его совершенно ни за что избили прутами, а потом изнасиловали как последнюю шлюху чуть ли не на моих глазах. Я был в отключке, но зато хорошо видел, как он потом выбежал из будки и бросился головой прямо в огнедышащую бездну. Из-за стыда. А они стояли и ржали, видимо собираясь бросить туда и свидетеля, меня. Что бы сделал ты на моем месте? Молчишь? Ну и молчи. Я и не надеялся услышать от тебя ответ. Так, спросил, да и только. Я верю в судьбу, дорогой. И, если мне суждено сегодня свалить из этой проклятой, трижды и десять раз трижды проклятой зоны, я из нее свалю. Ничего другого мне, увы, не остается».

Вокруг меня было тихо; транспортеры уже не скрипели, а голоса зэков доносились только со стороны сплава, сортировальной сетки, которая была освещена. Постояв без движения несколько минут, я в который раз поймал себя на мысли, что идти «сдаваться в плен» не имеет смысла. Во-первых, у этих подлых мусоров нет ко мне никакого доверия или веры — я числился в «отрицалове» и даже побывал в крытой тюрьме, а во-вторых, на мне висит четыре трупа… Здесь оправдательные вердикты не катят. Наоборот, и следователь, и прокурор, и судьи развернут дело так, чтобы врезать мне на всю катушку. «Сегодня ты убил за что-то, а завтра убьешь просто так». Зэк должен быть тихим и покорным как овца — так гласят писаные и неписаные законы. Но я не овца, нет, и мне плевать на эти долбаные законы, которые издают педерасты от власти. Что им до меня, а мне до них? Кого вообще интересует моя судьба, кроме меня самого? И кто может влезть в шкуру другого, находясь в своей собственной? Ах, как мне было жалко себя, кто бы знал! А еще я вспомнил (почему, интересно?) одну старую арабскую пословицу: «Что случилось однажды, может никогда больше не случиться. Но то, что случилось два раза, непременно случится и в третий». Второй раз уже не за горами, он рядом. Придется валить «на рывок», а там — куда кривая выведет. Выхода нет. Эх, Ворчун, Ворчун, мой дорогой братишка, тебе уже легче, ты принял жуткую смерть, чтобы не жить в зоне обесчещенным, а мне только предстоит пройти через ад. Если, конечно, у меня хватит духу что-то предпринять. Мои шансы на удачный побег были более чем ничтожны, а если смотреть на вещи трезво и здраво, их практически не было. Ни денег, ни документов, ни более-менее приличной одежки. Я жил довольно скромно, несмотря на то что мог дать фору и типам из первой пятерки. Все, понятно, удивлялись, почему это я вдруг решил изменить образ жизни и связался с кришнаитом — так иногда называли Женьку. Он не был настоящим кришнаитом, но читать их книги любил. Я же был слишком горд и независим, чтобы кому-то что-то объяснять. Настоящей братвы в зоне почти не осталось, а последнего законного вора — Матвея Слепого — вывезли еще полтора года назад. Махновцы и «одуванчики» правили здесь бал, то и дело пытаясь выдать черное за белое. И с этой дичью я должен был общаться! И я стал почти мужиком, простым мужиком, живущим по совести. Забросил карты, постепенно отошел в сторону от общего «движения» и стал жить по тихой — скромно и без суеты. Возможно, эти бляди, Зуб и его дружки, специально заявились к нам, чтобы спровоцировать меня. Ну что ж, они свое получили сполна. А люди потом разберутся, кто был прав. Впрочем, нет, вряд ли, свидетелей нет. Проклятье! И тут все против меня. Возвращаться в будку мне было незачем, но я вспомнил о ноже и решил взять хоть его.

Я шел вдоль освещенной «запретки», прижимаясь к штабелям, и не знал, куда я иду. Ситуация в самом деле была тупиковая — на вышку с ножом не бросишься, но я находился в таком отчаянном положении, что мог «отмочить» и такое, запросто. А потом, я ведь верил в судьбу. В этом смысле я был прямо-таки сумасшедшим фаталистом, убежденным, что ничего чисто случайного в этом мире нет.

Пройдя метров семьсот или даже больше вдоль «запретен», я вдруг увидел чью-то тень, метнувшуюся к штабелям. Ошибиться я не мог. Менты здесь ходили редко, боялись, и я подумал, что это какой-то зэк, договаривавшийся о чем-то с вышкарем. Увидев меня, он на всякий случай нырнул в штабеля, чтобы чуток выждать и снова выйти. Я уже почти прошел то место, но, услышав хруст сухих веток где-то сбоку от себя, резко повернул голову в ту сторону.

— Михей! Колька! — окликнул кто-то меня, и я не сразу распознал, кому именно из моих знакомых принадлежал этот голос.

— Михей, да, — отозвался я и остановился.

Тот, кто меня окликнул, тут же встал (он сидел на корточках у самых штабелей) и быстрым шагом направился ко мне.

— Здорова, бродяга, — протянул он мне свою длинную грабку. — А я тебя по походке сперва узнал, бля буду. Думаю, ты — не ты, темно ведь. Ты че здесь бродишь-то?

Это был Граф, Боря Граф, с которым мы когда-то жили в одном отряде. Волжанин, имел четырнадцать «пасок» сроку, а сидел из них где-то лет восемь или чуть больше, точно я не знал. Мы были в хороших отношениях, но последнее время редко виделись. И вот встреча. Мне вообще не хотелось ни с кем разговаривать, однако ответить ему что-то надо было. И я ответил, прямо так и сказал, что тридцать минут назад убил троих ублюдков. Назвал ему их имена. Граф не поверил, подумал было, что я обкурился в куски. Но когда я вкратце жеванул ему, что к чему и с чего все началось, он понял, что я говорю серьезно.

— Я их маму имел! — от души выругался он и взял меня обеими руками за плечи. — И что теперь, Михей? Что делать-то будешь, брат? — обескуражено спросил он у меня, понимая, в каком диком состоянии я нахожусь. — Три трупа! Ты «загрузился» до делов.

— Не знаю. Я ничего не знаю, Граф, — ответил ему я. — Иду куда глаза глядят, а вообще хочу найти «щель». Выхода у меня нет, сам понимаешь. Менты не поверят мне на слово, скажут, что я завалил всех, и Ворчуна, и тех. Буду сваливать «на рывок», куда кривая вывезет. Прощай, брат, я пойду.

Я быстро обнял его и хотел было идти, но он придержал меня за руку.

— Погоди, не спеши, — резко произнес Граф. — Ты можешь подождать меня здесь пару минут, а? Ну