Джураев сидел якобы под следствием. Казалось, о нем забыли. Но вот однажды к нему в камеру втолкнули молодого солдата Нияза Алтаева, арестованного за пререкание с ротным муллой и отказ молиться. Он-то и рассказал провокатору, что происходит за стенами зондеркамеры.

Роберт, выдав себя за советского разведчика, спровоцировал доверчивого юношу, недавно попавшего в дивизию. И тот поведал о себе все, в частности рассказал, что перед самой войной учился в Ашхабадском техникуме, где директором был Ашир Таганов. Поговорить с ним здесь пока не удалось, видел только издали, подойти не решился.

— Ты про этого гада, что у немцев заместителем начальника пропаганды? — бросил Джураев. — Змей, родившийся от змеи... Разве сын бая станет своим? Да он и не захочет признавать тебя!

— Да какой же он сын бая! — засмеялся Алтаев. — Мы с ним из одного аула... Отец у него бедняк из бедняков, красноармейским отрядом командовал, басмачей громил. Тагана-ага все звали Батыром... Ашир и сам в коммунистах ходил. Ну а здесь, у немцев, все за беспартийных или байских сынков себя выдают... А меня он узнает: я был в числе лучших студентов техникума...

Долго еще выспрашивал провокатор простодушного паренька об Ашире Таганове, о его довоенной жизни. Внимательно слушая Алтаева, он злорадствовал, представляя, как будет схвачен Таганов, как будет доволен им, Робертом, его хозяин Фюрст, как, наконец, выпустят его на волю. Собачья жизнь! Должен же быть конец его мучениям — то в лагере, то в зондеркамере... И лупят его беспощадно, и впроголодь держат. Хороший хозяин с собакой лучше обходится. Так и хотелось ему сорваться с пар, колотить в дверь, кричать: «Я хочу сообщить очень важное господину Фюрсту!..»

Но охране и начальству было пока не до Джураева. Новая метла — капитан Брандт — тем временем наводил порядок: привез с собой тридцать немецких офицеров, обновил почти весь штаб дивизии. Намеревался чохом арестовать еще многих, в том числе Таганова, Кулова, Турдыева и других из отдела пропаганды, но Фюрст вступился за своего агента. Тому же удалось выручить своих товарищей.

— С кем вы останетесь? — говорил Таганов Фюрсту. — Командиров найдете, а грамотных, знающих языки пропагандистов? Едва ли... Пойдут ли тогда за вами люди? Справедливо, когда вы арестовываете предателей, но зачем же подозревать людей, честно исполняющих свой долг?.. Не стоит придираться к некоторым туркестанцам, несдержанным в выражениях, обронившим какие-то неосторожные фразы. Вы же сами знаете, что в том виноват один лишь Мадер, который любил строить из себя демократа, заигрывал с людьми. Вот и разболтался народ...

И Фюрст согласился с Тагановым, а потом убедил и Брандта, который знал Ашира по «лесной школе» в Луккенвальде. А если представитель СД о ком-то печется, значит, неспроста. Но солдатам и унтер- офицерам не давали покоя, изматывая муштрой, донимая мелкими придирками. Новый командир дивизии ввел строжайшие запреты. Перед строем был зачитан приказ: за самовольную отлучку из лагеря — расстрел, за общение с местными жителями — расстрел, за хождение около леса — расстрел!..

Снова лагерь для военнопленных под Варшавой. И снова Таганов шел сквозь строй измученных, голодных, но не сломленных людей. Их надо поддержать, дать им надежду, направить их ненависть на борьбу. Но разве им скажешь, что ты свой и только думаешь об одном: как вызволить их из фашистской неволи? Как тяжко все время быть не тем, кто ты есть: веселиться, когда тебе грустно, спорить, когда тебе хочется молчать; соглашаться, когда надо возражать, доказывать, убеждать... И откуда только взять силы? Разведчика поддерживало только сознание того, что он послан своим народом, родной партией, которые ждут от него исполнения сыновнего долга.

В Варшаве Ашира опять ждал сюрприз. Знакомый шофер такси, предупредивший в прошлый раз об инсценировке с покушением на Вели Каюма, передал от Альбатроса, что из Ашхабада бежал Каракурт. Лукман видел его в Иране, но задержать беглеца не удалось. Не исключено, что тот держит путь в Германию.

Фюрст, видимо, понял, что чекисты водили его за нос, втянув в игру в эфире. Ни одна группа, посланная по шифровке Каракурта, назад не вернулась... Высшие чины вермахта остыли к идее заброски крупного десанта в советский тыл. Это была чистейшей воды авантюра. Надоели им и бездействующие «остмусульманцы». Был отдан приказ о переименовании дивизии, так и не собравшей одной десятой личного состава, сначала в ост-мусульманский полк, а затем в батальон... Обер-штурмбаннфюрера, сиречь подполковника СС, спихнули на должность заместителя капитана Брандта, а батальон решили послать в Белоруссию на борьбу с партизанами. Правда, Фюрст ведал еще службой безопасности, и потому Брандт побаивался своего заместителя. Фюрст все же надеялся освободиться от направления в эту треклятую Белоруссию, где за каждым деревом партизаны...

И вот этот «сюрприз». Каракурт увеличивал шансы Фюрста. С помощью предателя гестаповец мог провалить Таганова, попытавшись втянуть в какую-либо авантюру, и сделать себе карьеру на разоблаченном им советском разведчике и трупах туркестанцев.

— Что хочет от меня Центр? — спросил Таганов после некоторого раздумья.

— Возвращения... — Связной не сводил с Ашира внимательных глаз.

— Это приказ?

— Вам дано полное право вернуться домой... Центр считает, что вам на месте виднее, и будет согласен с любым вашим решением. Под угрозой ваша личная безопасность.

— Передайте Центру, — Таганов говорил четко и кратко, — что я благодарю за доверие. Постараюсь его оправдать. Возвращаться с полпути не могу. Надеюсь, меня поймут.

Ашир больше всего боялся высоких слов, тем более обращенных к своим. Разве надо Мелькумову и Касьянову говорить о том, что он не может оставить людей, надеявшихся на него, связывавших с ним свое возвращение на Родину. Бросить их, значит, предать дело, которому отдано столько сил.

Центр был прав, беспокоясь за жизнь разведчика, и Таганову, действительно, угрожала опасность, но с другой стороны.

Из зондеркамеры выпустили Джураева. Он шел озираясь. Ему надо пройти через весь лагерь, чтобы добраться до спасительных дверей канцелярии Фюрста. Когда оставалось каких-нибудь два десятка шагов, не выдержал, побежал. Но что-то просвистело в воздухе, и Роберт с воплем повалился на ступени крыльца. Меж лопаток у него торчала рукоятка тяжелого немецкого тесака.

На шум выскочили Фюрст, Брандт и несколько фашистских офицеров с автоматами. Они молча глядели на корчившегося у их ног провокатора, который вскоре откинул голову, ощерившись золотой челюстью, и уставился остекленевшими глазами на гитлеровцев. Неподалеку угрюмо стояла толпа солдат.

Окрик застрял в горле у Фюрста. Не решаясь повернуться спиной, он попятился назад, в канцелярию. Офицеры открыли огонь поверх солдатских голов. Туркестанцы расходились молча, нехотя.

Несколько позже, когда Фюрст и Брандт остались вдвоем, командир батальона схватился за голову:

— Как мы будем вдевать с такими солдатами? Это же бандиты, басмачи! Это почти партизаны! Нет, я не могу отправляться воевать с таким батальоном!..

— Постарайтесь уж как-нибудь, — вяло усмехнулся Фюрст. — Впрочем, приказы фюрера не отменяются, капитан.