Тот был жив-здоров, и, судя по его самодовольному виду, процветал по-прежнему. Он много знал, и нити от него вели куда угодно, даже к шахскому дворцу. Раньше он якшался с англичанами, затем с немцами. С вводом английских и советских войск акции немцев в Иране заметно упали, и те, кто прежде кичился дружбой с немцами, потянулись к англичанам, навязывались в друзья и к большевикам.

И ему никак не обойтись без проклятого сараймана, знающего подходы к английскому консульству. А куда еще податься? К большевикам пути отрезаны. Немцев предал. Узнай они про все, вздернут на первом же суку. Англичане же его «первая любовь», С Кейли они знакомы с двадцатых годов. Правда, Курреев, чувствуя себя за немцами, как за каменной стеной, не единожды пакостил англичанам, но кто знал, что фортуна так изменчива к немцам. Теперь у англичан сила и власть, а немцы горят белым пламенем.

Удивительная это сила — страх. Бывает, он даже труса делает смелым. У Каракурта не оставалось иного выбора, иначе погибнет. И страх придал ему решимости прийти к сарайману, чтобы тот помог выйти на Хороза и при его посредничестве снова пойти на службу к англичанам. Кем угодно — лишь бы уцелеть, лишь бы платили...

Сарайман, выслушав Каракурта, скорбно взглянул на собеседника:

— За день до вступления в Мешхед красных войск Джапара-агайи с семьей отправили в Кветту. Там он умер. Земля ему пухом...

Курреев недоверчиво взглянул на перса, с холодящей сердце тревогой подумал: «А что, если он донесет на меня? Разве мало в Иране немецких агентов арестовали?» И тут же покинул караван-сарай.

А рыжебородый Хороз был здоров как бык, не своей смертью он умер. На его беду, англичане с Сонетами союз заключили, а у большевиков с Хорозом свои счеты. Вот и спровадили рыжебородого из Мешхеда подальше от русских. Но и на этом не успокоились хозяева: Хороз слишком много знал. И тогда англичане убрали его, пока он не попал в поле зрения советском контрразведки...

Нуры Курреев догадывался об этом и думал, что его ждет такая же участь, попадись он немцам. А если домой вернуться с повинной? Хотите — казните, хотите — помилуйте, но поверьте...

Однажды Курреев, настроив приемник на московскую волну, услышал о первом туркменском генерале Якубе Кулиеве, о бессмертном подвиге бесстрашного молодого туркмена Айдогды Тахирова, у которого фашисты на груди вырезали звезду, однако батыр мужественно принял все мучения, не стал предателем... И дремучее сердце Каракурта всколыхнулось от гордости: есть еще настоящие джигиты! А когда зимой сорок третьего по всему Берлину развешали траурные знамена и фашистская Германия оплакивала свои отборные дивизии, перемолоченные под Сталинградом, в тайниках души Курреева всплыло злорадство.

И все же инстинкт самосохранения, страх толкали его обратно в объятия немцев.

Он должен быть в Германии, откуда ближе к Берну. Стоило ли бежать из дому, чтобы вернуться с полпути? Будет горько и обидно, если деньги, ради которых бросил Родину, не достанутся ни ему, ни детям. Мысль о детях, об Айгуль мелькнула вяло, тут же смешавшись с заботой о себе.

А что ты Фюрсту скажешь в свое оправдание? Где был все это время, чем занимался? В тюрьме сидел. Бежал? Допустим, а где твоя группа, где остальные группы, заброшенные по твоему вызову? Никто не вернулся, а ты один целехонек... Может, Тагановым откупиться? Эембердыев! Ишь, как замаскировался. Конечно, Таганов чекист, но голыми руками его не возьмешь. Он наверняка извещен о твоем побеге и успел или скрыться, или, если рискнул остаться у немцев, вооружился вескими доводами. Какие там еще доводы?! Да за одну шифровку, подтвердившую легенду Ашира. немцы тебя самого поставят к стенке. Кто помог Таганову внедриться? Он, Курреев! С Аширом лучше не связываться, он, глядишь, еще пригодится. Продать его всегда успеется. Фюрст — вот кого следует бояться как огня. Того запросто не проведешь. А что, если Таганова сделать своим союзником?..

Нуры Курреев обладал одной необыкновенной чертой не раз выручавшей его из беды, — умению врать вдохновенно, по наитию. Особенно удавались экспромты, рождавшиеся в минуты смертельной опасности. Он знал эту свою способность и немало на нее надеялся.

И Каракурт решил вернуться в Германию.

В лагере «остмусульманцев» специальная комиссия СС наводила порядок. Мадеру предъявили обвинение, что много прав дал командирам-туркестанцам, ущемлял немецких офицеров, не укладывался в срок с формированием дивизии. Его отстранили от должности, но генерал Бергер оказался хозяином своего слова: спас-таки однокашника от неминуемого трибунала.

Не давали покоя и приближенным бывшего командира дивизии. По ночам их водили на допрос к капитану Брандту, которого собирались назначить на место Мадера.

Еще перед отъездом барона в Берлин советского разведчика вызвал к себе Брандт, пока возглавлявший комиссию. Верный себе Фюрст, решивший доконать Мадера, чтобы как-то обелить себя перед начальством, заранее обговорил с Осторожным, о чем тот должен рассказать капитану. Сам он тоже находился в кабинете командира дивизии.

— Что вы можете сказать о граничащих с преступностью действиях руководства дивизии? — начальственным баском спросил Брандт.

— Но в руководство дивизии вхожу и я, господин капитан. Прошу назвать имена, чтобы конкретно отвечать на ваши вопросы.

— Начнем с Мадера.

— Могу сказать многое... Но удобно ли мне, туркестанцу, говорить что-либо о немецком бароне, офицере абвера?

— Говорите, шарфюрер! — Брандт кивнул головой. — Если об этом спрашиваем мы, с вас ответственность снимается. Но учтите: говорить только правду! За клевету ответите по законам военного времени.

— Я буду верен своему долгу и присяге, господин капитан! Извините за откровенность, но я в душе прозвал господина Мадера делягой и сеятелем пораженческих настроений...

— Без эмоций, шарфюрер! Нас ваше мнение не интересует! Умозаключения позвольте делать нам. Говорите то, что вы видели и слышали от самого Мадера: его слова, действия, факты.

— Слушаюсь, господин капитан! Господин Мадер говорил: «Под Москвой и Сталинградом мы похоронили не только наших солдат и офицеров, но и славу немецкого оружия. Курск стал нашей катастрофой... Войска вермахта отброшены от Петербурга, мы вот-вот оставим Одессу, сдадим Крым, авиация большевиков бомбит немецкие эскадры в румынских портах. Красная Армия готовится к перенесению своих действий за пределы России. Германия стоит на грани поражения... В немецких городах и селах объявлен призыв в фольксштурм. Гитлер рубит под корень нашу нацию. Мы уже натворили столько, что никакими молитвами не отмолить наших грехов...

— Достаточно, шарфюрер, — перебил Брандт и выразительно посмотрел на Фюрста. — Об этом нам известно... Кстати, а на каком основании вы назвали Мадера делягой? Разве это зазорно?

— Нет, не зазорно, господин капитан, когда это на пользу. Но господина Мадера заботили дела личные, которые он ставил выше интересов рейха.

— Конкретнее, шарфюрер! — Брандт нетерпеливо заерзал на стуле.

— Господин Мадер, в частности, говорил: «Я недаром избрал себе тюркский псевдоним Вели Кысмат- хан. Турки говорят: кто знает себя, свои достоинства и пороки, тот вели, то есть мудрый. Значит, я мудрый, а «кысмат» означает «судьба». Быть мудрым — моя судьба!.. Меня сейчас волнуют не дела разведки и тем более дивизии, а коммерческие. Побольше бы лекарственных трав, опиума компаньонам заготовить! А это — деньги, золото!.. «Третий рейх» может провалиться в тартарары, а швейцарский банк с моими вкладами останется в целости. Берлин большевики могут стереть с лица земли, а на Берн ни одна бомба не упадет».

— В каких вы отношениях с Сулейменовым и Абдуллаевым?

— В деловых, не больше. Сулейменов — ограниченный человек, не имеющий даже двух классов образования. Меня всегда удивляло, как умный майор мог опираться на такого человека. Что же касается