В фамильном особняке Мадера, похожем на буддийскую пагоду, вечеринка была в самом разгаре. Трехэтажный дом скорее напоминал музей — видно, сказывалась любовь хозяина к восточному великолепию. Стены и полы покрыты персидскими и туркменскими коврами, всюду — на массивной мебели из красного дерева, в глубоких нишах, на этажерках — китайские вазы, статуэтки, дорогие сувениры из Турции, Индии, Ирана, Афганистана, Средней Азии... Спальня и кабинет барона, уставленные идолами и божками, напоминали храм, а его кровать была убрана как трон китайского богдыхана. Даже экономкой в доме майора долгие годы служила старая китаянка.

Среди гостей одни туркестанцы. Шла обычная попойка с более или менее откровенной болтовней. Мадер отличался демократичностью и допускал подобные вещи. Он даже не запрещал участникам своей группы слушать передачи советского радио, считая, что истинный разведчик должен знать образ мышления врага, чтобы его легче победить.

Да и вообще Мадер не был похож на остальных немецких офицеров. То ли он подобным образом завоевывал себе дешевый авторитет, то ли так хотел выразить свое несогласие с проводимыми нацистами методами национальной политики.

— Гуманность и человечность, — рассуждал Мадер, — это кантовские категории, а для таких солдафонов, как Фюрст, видите ли, пустой звук. Они на каждом перекрестке кричат: фашизм — это революция! Верно. Так же верно, как то, что он не изменил структуру германского общества. Нацизм, мол, лишь очищает воздух от коммунистов, евреев и интеллигенции, покушающихся на демократию. Двух первых принести в жертву можно и нужно! Но зачем уничтожать интеллигенцию? Кто тогда будет управлять рейхом? Такие недотепы, как Фюрст? Идиотизм!

В доме Мадера Ашир Таганов впервые близко познакомился со своими новыми сослуживцами, уцелевшими от разгромленного в бою с советскими войсками батальона, который немцы сформировали еще в сорок первом. Бывший адъютант Мадера, а теперь его правая рука, некий Али Сулейменов, дослужившийся у гитлеровцев до звания лейтенанта; командир взвода охраны унтерштурмфюрер Асанбек Абдуллаев; офицеры мадеровского штаба Полад Агаев и Мурат Кулов; Ислам Дарганли, у которого вместо одной ноги протез... Закоренелые предатели, без стыда и совести.

Попойка неожиданно приняла трагикомический оборот. Захмелевший Кулов, покачиваясь, вышел на середину зала и обратился ко всем собравшимся:

— Хотите, я расскажу вам притчу?.. Так слушайте! В лесу это было, во время наводнения. И вот, спасаясь от воды, до кусочка суши добрались лев, барс, медведь, волк, гиена, шакал, козел и баран. Прижались один к другому и трясутся от страха и холода. А какие они друзья меж собой, знаете. Да что поделаешь — беда вокруг. Сидели час, другой и начали ссориться... Первым сожрали барана. Кто им был? Бедняга Шамамедов, которого ты, Сулейменов, и твой собутыльник Абдуллаев ликвидировали и глазом не повели. Теперь очередь дошла до козла. Да, дойдет и до остальных. Вы все, господа, напоминаете мне этих зверей. И кровожадности, и злобы у вас, как у тех зверей. Хотите, я скажу о каждом, что думаю?..

И Кулов дал довольно откровенные и нелестные характеристики о всех сидящих. Но болтовню его слушали снисходительно: сам-то не лучше. Тем более красноречие Кулова доставляло явное удовольствие хозяину.

— Ну а кто же лев? — Мадер снял очки и чуть прищурился, с любопытством разглядывая Кулова, будто видел того впервые.

— Только не вы, барон! Лев — там, выше! — Кулов выразительно ткнул пальцем вверх. — Вы же обычный волк, каких в Германии развелась тьма...

— Я благодарю вас, мой эфенди, — галантно кивнул головой Мадер. — Волк у народов Востока, особенно у туркмен, — символ бесстрашия. Не так ли, эфенди Эембердыев?

— Символ удачливости в добыче и сметки, — бросил с места Ашир. — Русские еще говорят; волка ноги кормят.

— А-а... новичок, — ухмыльнулся Кулов, окидывая Таганова блуждающим взглядом. — Идейный перебежчик! Думаешь, тебя я не раскусил? Не знаю, на кого ты работаешь? Да я вам лучше стихи прочту. Умный поймет, дурак навряд ли догадается.

— Ого! — воскликнул Абдуллаев. — Смотрите, Кулов как заговорил. Давно ли стихоплетством занимаешься?

— Болван! Писал бы я такие стихи, разве ходил бы под твоим началом? Тоже мне идеолог! Да это же Гейне!.. Не вздумай только обезьянничать, сдуру его имя назвать — в крамоле обвинят. Ведь Гейне — неариец, запрещенный поэт. Но не волнуйтесь, это не про вас, господин унтерштурмфюрер.

Таганов заметил, как Мадер зашарил глазами по столу, видимо, ища сигареты, потом поднялся и вышел.

Сулейменов уход майора расценил по-своему: как знак убрать отсюда не в меру разболтавшегося Кулова.

— Эй ты, казах, помолчи! — набычившись, поднялся с места бывший адъютант Мадера.

— Я — каракалпак! — Кулов гордо вскинул голову. — Мать у меня казашка. Но я бы не меньше гордился, будь я и казахом. Какая ведь разница? Вы с Абдуллаевым для меня земляки, потому мне стыдно за вас. Тебе, без роду и племени, этого не понять! О таких, как ты, еще Гейне...

Сулейменов сильным ударом сбил с ног Кулова и приказал Таганову:

— В подвал его! И свяжи, не то еще припрется. Вот отоспится, я ему развяжу язык. Тихоня! Не то что Шамамедова — родную мать вспомнит, — пригрозил он огромным волосатым кулаком. Его длинное благообразное лицо так побелело, что он напоминал покойника.

Таганов выволок Кулова из зала, в коридоре поставил на ноги и, крепко взяв под руку, повел в подвал. Там он затянул ему руки, но некрепко, чтобы смог развязаться, и предусмотрительно не закрыл дверь на щеколду. Быстро вернулся назад. Едва Ашир уселся на место, с коробкой сигар вошел Мадер.

— Так на ком же остановился эфенди Кулов? — Майор сделал удивленные глаза, недоумевая, куда же подевался этот шутник.

— На Эембердыеве. — Поросшие щетиной уши Сулейменова угодливо вздрогнули, а большие залысины заблестели, будто смазанные вазелином. — Он собирался сказать, на кого работает Эембердыев, но не успел. Мы отослали его проспаться.

— Напрасно. — Мадер прикурил сигару от протянутой Сулейменовым зажигалки. — Любопытно бы послушать. Да я сам скажу, на кого работает Эембердыев. Это всем известно...

Сулейменов попытался сказать что-то майору на ухо, но тот, отмахнувшись от него, продолжил: