умению молчать, не доверять всякому. Осторожных и молчаливых он опасался, но брал на заметку, к доверчивым прилипал как банный лист.

— Чего же ты не бежал раньше, на родной земле? — У провокатора хищно раздувались ноздри, словно обнюхивая добычу. — Там было проще...

— А ты? — насторожился новый знакомый. — Чего сам-то не сбег?

— Смотри! — Джураев расстегивал гимнастерку, обнажая грудь и живот с розоватыми шрамами — следы операции, искусно сделанной эсэсовским хирургом в немецком госпитале. — Это все они, гады, истязали. Три месяца, как собака, в тифозном бараке провалялся, чуть не сдох... Но я убегу. Если хочешь, давай вместе. Тут еще есть надежные ребята. Говорят, здесь действуют наши подпольщики. Надо бы их найти — помогут! Попробуй и ты поискать. Только будь осторожен!..

И провокатор ушел, чтобы после прийти еще и еще: не выведал ли доверчивый простачок какую-либо новость? Но этим новым знакомым оказался туркмен Алты Байджанов, попавший в плен еще под Смоленском.

Джураев не знал устали, ведь Фюрст сгноит в лагере, если провокатор не отыщет дичь покрупнее. И он рыскал по баракам, не зная покоя ни днем, ни ночью, мельтешил перед глазами эсэсовцев. Иногда они хватали его, избивали, бросали в карцер, а Фюрст, не раскрывая агента, приказывал доставить к нему доходягу.

— Пусть шляется. Его дни сочтены, вот-вот подохнет! — говорил Фюрст охране, отпуская Джураева в барак. И провокатор, изрядно поколоченный, но накормленный и напичканный наставлениями оберштурмбаннфюрера, выискивал добычу словно гончая, пущенная по следу.

...Таганов в эсэсовской форме прогуливался по улицам весеннего Берлина. Обыватели опасливо косились на него, встречные солдаты и унтер-офицеры отдавали приветствие. Будто невзначай он зашел в цирк-шапито, разместившийся на расчищенной от руин площадке. Под высоким брезентом было холодно, зрителей на скамьях мало. Ашир прошел к свободному первому ряду, сел, осторожно огляделся.

Грустный, до неузнаваемости размалеванный клоун играл что-то сентиментальное на пиле, беспрестанно кривлялся, отпуская плоские шутки. Зрители, в большинстве солдаты-отпускники, заразительно ржали.

Удивительная вещь — юмор. У туркмен он утонченный, с глубоким философским смыслом, и Ашир всей душой воспринимал его нюансы. У немцев же он, как правило, неотесанный, грубый, и вызывал у Ашира не смех, а грусть или досаду.

Клоун, сопровождаемый выкриками зрителей, наконец убежал за кулисы. На арену вышла тоненькая гимнастка в халате. Это была Белка. Пока униформисты готовили снаряды и трапеции, она ходила по рядам, раздавая зрителям программки. Вот девушка подошла к Аширу, улыбнулась ему. Таганов в тот момент не думал о том, что Белка была немкой. Она — своя, друг!

Ашир почти ничего не знал об этой мужественной девушке, кроме того, что она дочь немецкого коммуниста. Ее отец был близким другом Тельмана, в свое время закончил в Москве Институт красной профессуры, мать — антифашисткой, единомышленницей Розы Люксембург. Родителей Марии арестовало гестапо, их казнили без суда и следствия как «государственных преступников, угрожавших безопасности рейха». А маленькую девочку отдали на попечение богатым родственникам, которые пытались вытравить из нее память об отце и матери. «Воспитывали» ее в «Союзе девочек гитлеровской молодежи», а после — в гитлерюгенде. Многие ее сверстницы стали позднее функционерами гестапо и СС, а семнадцатилетняя Мария вступила в ряды борцов против нацизма. Не обошлось без влияния Альбатроса — Иоганна Розенфельда, некогда дружившего с ее отцом.

Ашир и Белка встретились глазами и поняли все, что должны были сказать друг другу. «Как она похожа на Герту! Такая же белокурая, красивая, только намного моложе», — улыбнулся Ашир своим мыслям,

Он развернул свою программку. Ряд строчек, где говорилось о номере некой дрессировщицы собачек, расшифровывался словами: «Нас интересует спецгруппа Мадера. Внедряйтесь в нее с целью сорвать формирование десантной армии. Используйте противоречия и соперничество между абвером, ТНК, немецким командованием».

Задумавшись, Ашир не заметил, как Белка вернулась за кулисы и тут же появилась без халата, в ярком гимнастическом костюмчике. Бравурный марш сменился плавной мелодией.

Таганов, придерживая одной рукой пилотку, посмотрел вверх. Девушка работала под самым куполом цирка, без страховки и предохранительной сетки. Он осуждающе покачал головой и, пробравшись осторожно между рядами, вышел из цирка. На улице вскочил в первый подвернувшийся трамвай, вышел через несколько остановок. Убедившись, что за ним никто не следит, взял такси и отправился в ТНК, на встречу с Фюрстом.

— Я подумал. Согласен, господин оберштурмбаннфюрер!

— Поздравляю вас, мой друг! — Фюрст удивительно легко поднял свою тушу из кресла, потер пухлые ладони. Его и так заплывшие глазки сузились — не понять, довольны или подозрительны. — Если не секрет, после каких же раздумий вы отважились на такой шаг? Может, советовались с кем?

— Шпионаж настолько грязное дело, что им могут заниматься только джентльмены, — галантно поклонился Ашир.

— О мой друг, от кого вы услышали столь мудрое изречение?

— Из уст одного английского резидента Интеллидженс сервис, — отчеканил Таганов, — который завербовал меня следить за вами, господин оберштурмбаннфюрер. А то ведь несправедливо получается: Мадер будет под колпаком, вы же без всякого присмотра!

— Да вы... вы шутник, шарфюрер! — захлебнулся от смеха Фюрст и вдруг, посерьезнев, спросил: — И все-таки почему вы решились?

— Я по своей натуре рационалист. Сначала меня уговариваете по-хорошему. Это признак вашего доброго отношения ко мне. Но я знаю, что, если я буду артачиться, вы все равно настоите на своем, пошлете меня в группу Мадера. И потом... — Ашир помялся, — можно откровенно? — Когда Фюрст одобрительно закивал, добавил: — Сознание тайной власти над Мадером, его людьми тоже заставило меня согласиться с вашим предложением.

— Уж не думаете ли вы командовать Мадером? — Фюрст будто не понимал смысла честолюбивых слов Таганова.

— Нет! Но ведь от меня, моей информации будет зависеть судьба Мадера и всей его братии.

Фюрст улыбнулся, раздумывая, какую же новую кличку дать своему новому агенту. Честолюбец? Или пусть останется прежняя — Осторожный, которую дали абверовцы. Может, Осторожный честолюбец? Нет, длинно! Пусть работает со старой. Вон, действует же Курреев — и неплохо — с прежней кличкой Каракурт.

Гестаповец остался доволен собою — не надо ломать голову, придумывая агенту новую кличку.