белокурую женщину мимо беседки Розенфельда.
— Малыш, возьми и меня в Луна-парк! — Ашир улыбнулся обоим, успев незаметно кивнуть Дядюшке.
— Пожалуйста, господин офи... — Дама запнулась и тут же поправилась: — Герр, мы будем очень рады. — И она одарила улыбкой этого высокого чернявого красавца.
В Луна-парке было людно. Вокруг шумели дети, взлетали в небо остроносые лодки, кружились карусели.
Таганов купил в кассе три билета на «чертово колесо». С высоты он увидел «своего» — шпик терпеливо ждал, прислонясь к железной ограде. Неподалеку от него на скамейке устроился Дядюшка — Розенфельд. Он стал выводить тростью на песке какие-то зигзагообразные линии, похожие на запутанные ходы лабиринта. Таганов снял фуражку, поправил волосы. «Понял тебя, Иоганн-ага. Спасибо, родной!»
Колесо завершало последний круг, когда Розенфельд направился в глубь парка.
Ашир предупредительно помог женщине с малышом сойти с помоста, и они вместе направились к каруселям. Таганов посадил мальчишку на жирафа, а немке помог взобраться на льва. Карусель медленно тронулась с места — Ашир побежал сначала рядом, а потом юркнул в аллею. Вдали шел Розенфельд — неторопливо, чуть прихрамывая, тяжело опираясь на трость.
По хрусту гравия за спиной Таганов понял, что шпик спешит за ним. Ашир прибавил шаг и в конце аллеи, обогнав Розенфельда, оказался перед новым аттракционом — «Лабиринт». Быстро вошел туда...
В полумраке лабиринта с дешевыми ужасами из папье-маше, кривыми зеркалами, уродливо искажающими облик посетителей, шпик, мечась по кривым коридорам, потерял Таганова из виду.
— Сюда, пожалуйста, — шепнул кто-то женским голосом и схватил Таганова за рукав. Ашир отдернул руку. — Вам привет от Мамеда. — И снова та же рука мягко потянула Ашира к выходу.
Рядом с «Лабиринтом» располагался маленький цирк-шапито. Девушка подвела Таганова к одному вагончику, пропустила его вперед.
Вагончик внутри был перегорожен. Незнакомка легко подтолкнула Ашира в спину, а сама осталась в тамбуре. Таганов шагнул в дверцу и оказался в крепких объятиях Дядюшки, успевшего шепнуть белокурой девушке:
— Мария, готовься к своему выходу.
Розенфельд тихо рассмеялся, ласково вглядываясь в лицо Ашира.
— Тоже с нами работает. Хорошая у меня племянница. Здесь обзавелся. Но не будем терять времени. Этот, что за тобой увязался, — из местных, его Фюрст нанял. Ты дал какой-нибудь повод к подозрениям?
— Пока вроде бы никакого. Мне кажется, обычная дотошность Фюрста. Для перестраховки, проверить на благонадежность перед заброской... — И Таганов сообщил Розенфельду о «лесной школе», ее руководителях и инструкторах, о группах, уже заброшенных и готовящихся к переброске в советский тыл. Рассказал о настроении курсантов, о военных объектах, подмеченных во время учебных вылазок, поездки в Дьепп...
— Дома все в порядке, — сказал Розенфельд, — мать жива-здорова, жена тоже... Инструкция Центра остается прежней: проникнуть в центр формирования Туркестанского легиона, приблизиться к Вели Каюму. Тебе надо избежать отправки в наш тыл с группой Яковлева. Считай, что группа «Джесмин» будет обезврежена — твои сведения помогут... Связь через Лукмана — это Черкез. По мере надобности с тобой свяжется «племянница», ее псевдоним — Белка. Запасная связь остается прежней — через «почтовый ящик» на кладбище Кёнигсхайде в Берлине. От центрального входа пройдешь по аллее от пятой липы направо, потом двести метров по тропинке, слева — фамильный склеп барона фон Мадера. На могиле старшего Мадера — Фридриха черная мраморная плита. В верхнем правом углу потайная выемка, туда будешь прятать корреспонденцию. На меня выходить в крайнем случае...
Шпик тем временем выбрался из «Лабиринта», обежал его раз, другой: «объект» исчез. Серенький человечек схватился за голову: что скажет Фюрсту? Вдруг его осенило, и он бросился к вагончикам, распахнул дверцу одного — на него грозно рыкнула громадная овчарка. В ужасе отпрянул, открыл другую дверцу — полуголая молодая девушка, взвизгнув, прикрыла халатиком грудь и с возмущением захлопнула дверцу перед самым его носом. Шпик очумело произнес: «Прошу прощения, фрейлейн!» — торопливо вернулся к «Лабиринту» и, не зная что предпринять дальше, покусывал ногти, затравленно озираясь по сторонам.
Мария вывела Таганова другим ходом. Разведчик неторопливой походкой, со скучающим видом направился в тир, небрежно кинул на прилавок несколько монет.
И тут человечек увидел своего подопечного в раскрытые двери тира, чуть не вскрикнув от радости, бросился туда. Таганов спокойно прилаживался к ложу малокалиберной винтовки.
Шпик, примостившись в уголочке, наблюдал за ним: «объект», оказывается, любит пострелять по игрушкам-зверюшкам. Да так метко, что хозяин тира, перевидавший в своем заведении немало отличных стрелков, не скрывал восхищения...
На другой день у Фюрста серенький человечек докладывал, что «объект» развлекался. Господин обер-штурмбаннфюрер может быть уверен в добросовестности своего агента, неотступно следовавшего по пятам Таганова, ни на минуту не оставившего его без контроля. А про заминку в «Лабиринте» человечек умолчал — побоялся, что Фюрст не выдаст обещанного вознаграждения.
На одной из берлинских улиц, погруженных в темноту, в такси подсел человек в темном плаще и мягкой шляпе. Он передал таксисту спичечный коробок с запиской внутри.
— Передайте в Центр, Генрих, — устало произнес Розенфельд. — Это от Стрелы. У парня отличная память... Просил помочь выбраться из этой проклятой школы до отправки группы «Джесмин». Да, если его забросят, на его политической карьере в Туркестанском легионе можно поставить крест. Столько трудов, и все может пойти коту под хвост...
Генрих понимающе кивнул головой, не сводя глаз с дороги.
— Как старик? — неожиданно сменил тему разговора Розенфельд. — Кланяйся ему!
— Я-то поклонюсь, да он о вас слышать не хочет, — улыбнулся Генрих. — Говорит, был славный парень, смелый спартаковец, а теперь, мол, Гитлеру пятки лижет, в нацисты записался, коммерсантом заделался.
— Ну что ж, это отлично! — засмеялся Розенфельд. — Если даже Макс Хольт, твой отец, а мой старый товарищ по партии, сражавшийся за Советскую власть в интернациональном отряде в Закаспии, уверовал, что я теперь — отпетый нацист, значит, мы пока неплохие с тобой конспираторы. Но, чур, не зазнаваться! С друзьями, придет время, мы разберемся, поймем друг друга. Главное, чтобы нас фашисты не раскусили...
Машина остановилась вблизи кирхи на Фридрихштрассе. Генрих, не выключая мотора, ждал, пока Розенфельд опустит письмо в ящик и не спеша скроется в ближайшем подъезде. То было письмо Ашира Таганова на имя Вели Каюма, президента Туркестанского национального комитета.
Еще засветло такси доставило Ашира с вокзала к особняку, где жили Черкез и Джемал. Супруги уже ждали его. Об этом накануне сообщил Фюрст, похваставшийся Аманлиевым, что разрешил Таганову увольнение с поездкой в Берлин. Так Дядюшке стало известно, когда Стрела наконец выйдет за пределы зондерлагеря.
Джемал с трудом верила в такое счастье: после стольких лет разлуки встретиться с братом. Со слезами на глазах она вглядывалась в родные, полузабытые черты. Как похож он стал на отца! Такой же рослый, статный, красивый. И речь размеренная, спокойная, и смеется так же негромко, но заразительно. Вот только такой кучерявой шевелюры отец не носил, брился наголо.
Подростком умыкнули Джемал, но отца, хотя и редко его видела, помнила хорошо. Он все больше пропадал в песках — то с отрядом, то с отарами. При встречах никогда с ним первой не заговаривала, а сам он был человек молчаливый, однако за внешней суровостью скрывалось доброе сердце. Таким же вырос и Ашир.
У туркмен заботу о дочери принято проявлять матерям, потому Джемал больше помнила маму.
