У мечети резко взвизгнула тормозами старая полуторка. Из кабины проворно выскочил плотно сбитый военный с непокрытой русой головой, командирскими нашивками на рукавах и, бросив злой взгляд на вооруженных красноармейцев, сидевших в кузове, заторопил:

— Выгружайтесь! — скомандовал он по-русски. — Живо!

Все, кто был на машине, попрыгали на землю и ринулись за русоволосым, уже нетерпеливо стучавшим рукоятью револьвера в кованую калитку мечети. Чернявый водитель, пугливо озиравшийся по сторонам, не выключая мотора, сидел за рулем. Возле грузовика крутился пожилой носатый военный с крупными чертами лица, как у перса, в неловко сидевшей, будто с чужого плеча гимнастерке. Не снимая руки с раскрытой кобуры револьвера, висевшей на животе, он с опаской поглядывал на дорогу, на одинокого, неподвижно лежавшего неподалеку нищего.

Нищий, прозванный Бинамом — Человеком без имени, прикорнув на ветхом килиме — домотканом коврике без ворса, лишь притворялся спящим. Калитку в воротах мечети открыл упитанный седой ахун, который с непонимающим видом разглядывал военных, готовых силой ворваться в храм. Русоволосый повертел перед глазами священнослужителя какую-то красную картонку.

— Это ордер на обыск, — объяснил он через переводчика, чисто говорившего на фарси. — У вас скрываются немецкие диверсанты. И вообще доступ в мечеть верующим до особого распоряжения советского командования прекратить. Ясно?

— Нам советский комендант говорил обратное, — пытался возразить ахун. — Сказал, что мы вправе молиться аллаху. А немцев у нас никаких нет...

Но русоволосый, оттеснив его плечом, пропустил вперед себя солдат и захлопнул калитку. В суматохе никто не заметил мальчугана, выбежавшего из соседней калитки и скрывшегося в переулке. Лишь Бинам из-под полуприкрытых век с гулко бьющимся сердцем наблюдал за всем происходящим. Упаси аллах, если его уличат в любопытстве! Сколько лет он ждал этого доходного места у мечети, где, всегда многолюдно и хоть что-то да подадут. И дождался, пока не умер отсидевший тут весь свой век старый нищий, которого тоже звали Бинамом. Но за так в Иране ничего не делается. Пока получил это место, ублажал взятками местного полицейского, относя ему в каждый мусульманский праздник львиную долю собранных жалких грошей. Не дашь, запродаст это местечко другому, охотников хоть отбавляй...

Бинам — нищий в первом поколении, а в Мешхеде все нищие потомственные, они тут отовсюду — из Тегерана и Хамадана, Боджиурда и Бендер-Шахпура... Все они рождались, жили, женились и умирали на улице. Никто не знал, кому сколько лет, старый он или молодой — все в лохмотьях, с вечно голодными, жадными глазами. Бинаму еще повезло. После полуденной молитвы его сменял напарник, тоже туркмен, только родившийся в Иране, отец его родом из Конгура, словом, земляк. А Винам направлялся на окраину города, где аппетитно дымила полевая кухня советской войсковой части. Там он всегда имел котелок густой каши или наваристого супа, брал хлеб, который сушил на сухари про запас.

Когда в городе появилась красноармейская часть, Винам поначалу опасался появляться вблизи ее — вдруг кто узнает... В ней ведь были не только таджики, узбеки, казахи, но и туркмены. Потом осмелел — голод не тетка. Но напрасно боялся. Если даже и встретятся знакомые, вряд ли в этом человеке с серым, испещренным морщинами лицом и в рубищах мог кто признать Мурди Чепе, бывшего связного и холуя конгурского феодала Атда-бая. Согбенный, жалкий, со слезящимися от трахомы глазами, он выглядел стариком, хотя ему едва исполнилось сорок. После бесславной смерти своего хозяина Мурди Чепе, подавшись за старшими сыновьями Атда-бая, бежал в Иран. Братья недолго терпели холуя, тем более что он часто хворал, и лишний рот стал им обузой, и выбросили его на улицу. Кинулся к Джунаид-хану, но тот и слушать не стал: «Своих оборванцев не знаю куда девать. Будь ты еще моего племени — иомуд, а текинцы мне вообще не нужны...»

Как дальше жить? Ни друзей, ни родичей... Гол как сокол. Домой вернуться? Только простят ли его собачью верность Атда-баю? В могиле бы тому перевернуться! Это он отучил его от всякого полезного труда.

Попался Мурди Чепе на глаза главарю шайки контрабандистов и стал промышлять запретным промыслом. Ходил в Сеистан, Ирак, пока не угодил в лапы полиции. В зиндане ему приказали: «Бери всю вину на себя. Надо выручать главаря. Иначе каюк тебе». Четыре года отсидел в тюрьме Мурди Чепе, чуть не загнулся, а выйдя на волю, искал своих старых дружков, но те словно сквозь землю провалились.

И пошел он куда глаза глядят, добрел с такими же, как сам, до Мешхеда. Человек подобен собаке — ко всему привыкает. Так Мурди Чепе смирился со своей горькой долей, и теперь у него были даже свои радости: когда монету или горсть кишмиша подадут. И нет ему никакого дела до людей, до всего белого света. Да сгорит все белым пламенем! На кого только не ишачил... Они все в тепле и сыты, а он — нищий. И какая ему забота, что творят в мечети эти вооруженные люди, выдававшие себя не за тех, кто они есть. На русских не похожи, пугливы... А тот, русоволосый? Но он отдавал команды по-русски.

И Мурди Чепе подумал, что он уже где-то слышал голос этого русоволосого, но отвлекли шаги за спиной — так ходил его напарник. Чего в такую рань притащился? Хотел спросить, да не успел. Из калитки по одному выбегали военные, с большими туго набитыми мешками, озирались по сторонам. А русоволосый торопил с погрузкой.

— Смотри, смотри! — Напарник, завидев русоволосого, коснулся плеча Мурди Чепе. — Тот самый русский, про него я рассказывал. Помнишь? В селении Хырда с этими же вояками он увел у мельника молодую жену, а ему сказал, что в Иране власть советская, потому и жены теперь общие. Смотри, да ведь они святую мечеть обчистили!..

— Я его тоже, кажется, знаю, — прошептал Мурди Чепе, не сводя глаз с русоволосого.

А тот, стреляя по сторонам глазами, заговорил с носатым, дежурившим у машины, Мурди Чепе, вглядевшись в них, вспомнил обоих... Урочище Ярмамед, байский колхоз в Каракумах, его бухгалтер, пивший беспробудно и спаливший юрту Атда-бая... Предводитель каравана, привозивший из-за кордона оружие, грузы... Да, этот русоволосый — Михаил Грязнов, а носатый — перс Гуламхайдар!

— Михаил! Гуламхайдар! — Мурди Чепе, не задумываясь, бросился к машине. — Я — Мурди Чепе!

Грязнов вздрогнул, потемневшими от злобы глазами уставился в подбежавшего нищего. Тот, почуяв недоброе, попятился, но поздно: русоволосый почти в упор выстрелил в Мурди Чепе.

Полуторка рванула с места. Грязнов вскочил на подножку, а Гуламхайдар, замешкавшись, опоздал и неуклюже побежал за машиной.

— Не оставляй меня, Михаил! — кричал он, протягивая руки.

— Да разве такого кретина оставишь?! — Грязнов, разозлившись, что его на всю улицу назвали по имени, остервенело разрядил барабан в своего помощника. Гуламхайдар удивленно глянул и, отстав от машины, рухнул на пыльную мостовую.

Вскоре на место происшествия прискакал комендантский взвод красноармейцев. Помощник коменданта гарнизона, молодой лейтенант-таджик, ссадил с коня мальчика, сообщившего о нападении на мечеть, и вызвал к калитке седовласого ахуна. Тот был знаком с лейтенантом, говорившим на фарси, молча протянул красную бумажку, оставленную Грязновым.

— Фальшивка! — возмутился лейтенант. — Подпись начальника гарнизона подделана!..

— Позвольте! — раздался за спиной хрипловатый голос английского вице-консула Кейли, с которым советскому офицеру доводилось и раньше встречаться по делам службы. — Разрешите взглянуть...

Лейтенант протянул Кейли фальшивый ордер на обыск, недоумевая, откуда так быстро мог появиться англичанин. Сюда уже прибежал и полицейский.

— Похищены большие ценности. — Ахун сокрушенно разводил руками. — Светильникам, золотым кувшинам, подносам и чашам цены нет...

— Это грязно сработанная фашистская провокация! — Лейтенант спрятал в карман красную бумажку. — Будем искать бандитов.

— Нам, союзникам, надо работать рука об руку, — медоточиво проговорил вице-консул. — Мы должны