этот раз жест был адресован родственникам. – А теперь, когда я прошу честно разделить добычу, этот скареда заявляет нам, что это наши проблемы!

Пираты недовольно загудели. От воды тоже послышался недовольный ропот родных.

– Если сторожевой корабль – это наши проблемы, – продолжал Хиджам, – то мы их сами и решим. Я поступлю так: я сам возьму у англичан выкуп за захваченный корабль и честно поделю все деньги между своими ребятами. Независимо, живой он вернулся или его убили поганые британцы! Все будет честно! Я верно говорю?

– Верно! Верно! – с моря и с палубы раздались крики поддержки.

– Ты поплатишься за это очень скоро, – злорадно пообещал Самуэль Нгомбо.

– А ты – прямо сейчас, – мило улыбнулся Фарух, спокойно достал пистолет и четырьмя выстрелами наповал уложил своего босса.

Пираты притихли. Хоть Хиджам и провел с ними предварительную беседу, но такого крутого поворота событий они не ожидали.

– Отныне вся добыча будет делиться по-другому, – в тишине голос Фаруха звучал громко и четко. – Этот жадный боров давал нам по десять процентов от добычи за то, что мы рисковали своими шкурами, за то, что привозили мертвых товарищей и не могли дать их семьям ни копейки за погибших сыновей. Я предлагаю новый, честный и справедливый закон. С этого дня тем, кто захватил добычу, идет ровно половина от всей суммы. Пятьдесят процентов!

– А-а-а-а! – радостно завопили пираты, к которым присоединились не только родственники, но и телохранители уже бывшего предводителя корсаров.

– Это честно? – заорал Фарух, стараясь перекричать десятки глоток.

– А-а-а-а-а! – еще громче взвыли морские разбойники.

– Отныне так тому и быть! – Хиджам провозгласил себя преемником Самуэля Нгомбо, заплатив за это процентом от награбленного чужими руками. – И это я вам обещаю! Я – Хиджам Фарух!

Несогласных не было. Пиратов вполне устраивало не только то, что теперь они смогут больше получать, но и возможность бесплатной попойки. А иначе что же это за коронация, без разгульного пира?!

– Кто здесь? – встрепенулся Курочкин, услышав совсем рядом хруст сухих ветвей.

– Это я, – тихо отозвался Максаков, укладываясь неподалеку на подстилку из пальмовых листьев. – Спи, рано еще.

– Да что-то не спится, товарищ старший сержант, – откликнулся Григорий и зябко повел плечами. Хоть погода была и жаркая, но близость моря и утренняя сырость давали о себе знать.

– Мне тоже, – Максаков захрустел зеленью, устраиваясь поудобнее. – Ходил посты проверить, – сообщил он, – и ты знаешь, на удивление дисциплинированные ребята. Не спят, несут службу.

– А чего им спать? – улыбнулся подчиненный. – Они привыкшие. Все свои дела делают по ночам. Их бизнес так и называется – «темные делишки».

– Гы-гы, – весело отозвался Пантелей, оценив шутку сослуживца, – у меня тоже случались «темные делишки», а ночью все равно спать охота. Первый раз на гауптвахте сидел за то, что уснул на посту № 1.

– У знамени?

– Ага. Прямо стоя и уснул, пока дежурный не поднялся и не стащил меня за шкирку, – мечтательно произнес Пантелей, вспоминая первые месяцы службы. – Слушай, Григорий, давно хотел тебя спросить: ты за каким ландышем поперся в морскую пехоту?

– Да я, собственно, и не перся, – Курочкин перевернулся на спину и стал с любопытством рассматривать нависший над ним чужой лес, – я из-за девушки попал.

– Как это? – удивился Пантелей. – На спор, что ли?

– Да нет, – улыбнулся Григорий, – любовь у нас была с пятого класса. На почве естествознания.

– Еще бы, – подначил Максаков, – а в ботаничку ты, часом, не был влюблен?

– Нет, она старая у нас была, – ответил подчиненный, не обращая внимания на сарказм сослуживца, – зато классно преподавала. А мы с Наташкой за одной партой сидели, ну и сошлись.

– Понятно, – согласился Пантелей. – А дальше-то что? При чем тут армия?

– Мы с ней в институт поступали, – продолжал Григорий, – я за нее успел контрольную работу написать, а за себя – наполовину. Отец «отмазывать» от армии не стал, да я и сам не хотел «косить». В морскую пехоту не просился. Мне было все равно, где служить: что в танковых, что в авиации. А на призывном, в Питере, «купец» меня и выбрал. Оказалось – Тихоокеанский флот, морская пехота. Так и попал.

– Романтично, – задумчиво протянул старший сержант. – А у меня все проще было, – сообщил Максаков, – или сядешь за нанесение тяжких телесных повреждений, или в армию. Я там одному хмырю челюсть сломал. Ну, и легкое сотрясение мозга, – пояснил Пантелей и добавил: – Заслуженно, кстати. А на Тихий океан специально попросился, чтобы подальше от ментов. Думал, на флот попаду, а оказалось, в морпехи. Что, в общем-то, тоже неплохо, – закончил свой короткий рассказ Пантелей и привстал. – Надо костерок раздуть, а то что-то совсем зябко.

Старший сержант встал, еще раз осмотрел лагерь, пересчитал спящих контрабандистов, убедился, что с моря им не угрожает никакая опасность, и только после этого разжег небольшой костерок.

После того как Нгомбо ушел от возмездия, морские пехотинцы и люди Агадубебе отошли за мыс и разбили на ночь лагерь, тщательно замаскировав оба катера и плавающий транспортер. Само стойбище Максаков лично укутал пальмовыми листьями и ветками кустарника, соорудив что-то вроде небольшого зеленого кокона, совершенно незаметного издали, и выставил на опасных участках два поста охранения. Один – усиленный, из трех человек, с рацией у дороги, которая вела прямо к базе пиратов.

Максаков рассудил так: если на море сражаться с разбойниками ему тяжело, то на суше он даст фору десятку корсаров. Поэтому контрабандисты обложили пиратов с суши, заблокировав два единственных пути, ведущих в логово морских бандитов. Пока что это было единственное, что можно было предпринять. Во всяком случае, ночью ходить по заминированным джунглям не рискнул бы даже Максаков.

К разгоревшемуся костру приблизился Курочкин и протянул к огню руки.

– А вы что, товарищ старший сержант, на гражданке были хулиганом? – полюбопытствовал Григорий.

– Вот у тебя родители – кто? – в свою очередь спросил Пантелей.

– Папа – профессор, мама…

– Можешь не продолжать, – беззлобно перебил сослуживца Максаков, – тут и ежу все понятно. А мне с родителями повезло не так. Я имею в виду профессию. Мамка у меня золотой человек, – Пантелей нежно улыбнулся, – только в начале девяностых она с нашего обогатительного комбината ушла.

– Почему? – наивно поинтересовался Курочкин.

– А потому, что денег не было, – просветил политически неграмотного подчиненного Максаков. – Случалось, что на макаронной фабрике зарплату макаронами выдавали, на хлебозаводе – мукой или готовым хлебом. А что давать на горно-обогатительном комбинате? Руду? А тут я расту. И жрал я тогда, Гриша, не меньше, чем сейчас, – сознался старший сержант. – Вот мамка и начала «челночить». Из Мурманска в Питер – рыбку, консервы и прочие дешевые у нас морепродукты, а из Питера – тряпки разные, кофты, маечки и прочий бабский хлам. Так и жили, – тяжело вздохнул Пантелей, вспоминая трудные времена.

– И что?

– Как – что? – удивился Пантелей. – Мамка-то у меня одна. Уехала – и я один остаюсь. Ну, жратву оставляла, конечно, деньги какие-то, за школьные обеды заплатить. Только я же не сидел сиднем дома. Свобода! Улица! Родная подворотня! Вот и вляпался в компашку. Сейчас понимаю, что в дерьмо. Нет, пацаны-то там хорошие, за своих глотку готовы были порвать, а вот пахан наш – сука редкостная оказался. Это мне еще повезло, что я дракой отделался. Пацаны мои… Ну, да что сейчас об этом? Ладно, давай, поднимай мазуриков, – распорядился старший сержант, возвращаясь к жестокой реальности, – сейчас подкрепимся, и надо думать, как нам поступить дальше.

Через десять минут троица из двух морских пехотинцев и Агадубебе устроилась на совещание рядом с разогретыми на костре консервами. Остальные контрабандисты завтракали поодаль.

– Есть у кого какие соображения по поводу продолжения боевых действий? – поинтересовался