дворе – трава. Дом – из двух половинок, соединенных встык. Слева обширный, двухэтажный, сколоченный из добротных бревен, справа – вытянутая низенькая пристройка, попроще. И на той, и на этой – двери, крыльцо побольше, крыльцо поменьше. В домиках явно обитают – занавески на окнах, горшочки, да и сам «газик» на заднем дворе – вовсе не прошлогодней парковки.
Туманов не пошел бы туда. И плевал бы на свое измождение, на сбившиеся биоритмы, на голод (или он не мужик, не может добыть приличную еду?). Рановато прибиваться к цивилизации, ох, рановато. Не за горами БАЗА – кто объяснит, где кончается ее зона влияния?
Все он делал только ради Дины. Нельзя тащить по тайге загибающегося человека.
Хуторок помалкивал. Ни собак, ни живности, какая-то странная обитель. Или ничего? Они подкрались с запада – на окне красовалась задернутая занавеска, и их никто бы не засек. Перелезли через покосившуюся ограду, миновали сортир, сколоченный из фруктовых ящиков, ржавую мойку и встали под сруб. Затаились.
– Здесь недавно жили, – Туманов кивнул на умывальник. Через прохудившееся уплотнение между чугунным корпусом и «нажималкой» просачивалась вода. Стекала по штырю и через каждые девять секунд набухшей каплей срывалась в раковину. Бум…
– Жили… – прошептала Дина, испуганно сжимая автомат. – Пока были живы…
Из дома – ни звука. Туманов медленно вышел к крыльцу. Трава у дома приятно гасила звук шагов. Пройдя несколько метров, он обернулся.
– Стой на углу, не шевелись. Подам знак – стреляй во все живое.
Красилина поежилась:
– Какой знак?
– Песню запою, – огрызнулся он.
Медленно (еще медленнее, еще…) поднялся на крыльцо и приставил ухо к двери. Не уловив признаков жизни, пожал плечами и постучал.
А в ответ ни гу-гу…
– Слушай, Туманов, – громко зашептала от угла Дина, – а чего тут вообще люди делают? Ни пасеки, ни фермы… Даже пса шелудивого нет. Маленький огородик за домом, но до того крохотный… Там, по-моему, кроме картошки, и не растет ничего.
– Дача у них тут, – проворчал он тоже шепотом. Еще раз постучал и, сложив ладони фонендоскопом, начал слушать. Потом подергал дверь. Заперто.
Ладно, хоть картошки молодой наберут.
Он подал знак: встань к крылечку. Спрыгнул вниз, перешел к пристройке и снова приступил к методу тука.
И тоже никто не пожелал откликнуться.
– Какая-то странная это контора, – протянул Туманов задумчиво.
Дина вяло улыбнулась:
– Закрытого типа.
– Примерно, – согласился он. – На все замки. – И опять застучал. На сей раз громко, напористо.
Дверь отворилась почти бесшумно (мажут петли-то…). Но не в пристройке, а основная, которую Туманов уже безрезультатно опробовал. Появился «закрытый тип» довольно экзотической внешности. Туманов и Дина одновременно вскинули автоматы.
А тип равнодушно глянул влево, прочертил глазами дугу, глянул вправо и сдержанно похвалил:
– Очень страшно.
«Так вот вы каков, Порфирий Иванов», – в смятении чувств подумал Туманов. – Экзотика – не могу…»
Тип был очень бородат. То есть растительность в его облике занимала главенствующее и подавляющее место. Волосы до плеч, борода до уровня крестика, которого не было, но который смотрелся бы очень уместно, учитывая бледную худосочность типа, серую рубашку до колен и возраст, давно перешагнувший за «полтинник». И глаза, щедро дарующие миру всепрощение. Иначе говоря, к двум автоматам, готовым изрешетить его до неузнаваемости, он не отнесся всеотрицающе. Даже не оробел.
– Долго не открывали, – укорил Туманов.
– Имеем право, – в общем-то, логично пропел тип.
В его позе и лице не было ничего угрожающего. Блаженный на вид дядька, похожий на отшельника. У каждого свои странности, а в глухой тайге любые закидоны допустимы.
– Извините, – опомнился Туманов, – не хотелось бы давить на вас вот этим делом, – он сместил ствол со лба типа на его живот. – Но, кажется, вынужден…
Дядька снисходительно улыбнулся:
– Молодой человек, давайте не делом, а словом. Итак?
Мужчина не был утонченным интеллигентом, хотя и не казался прирожденным лаптем. Он был… просто никаким (хотя и образованным). Это очень плохо, когда не можешь составить о человеке хотя бы поверхностное впечатление.
– Со мной больная женщина, – прояснил Туманов. – Ей нужно отлежаться. Хотя бы сутки.
– Проходите, – человек подвинулся, освобождая проход. – Разберемся. Я вас понимаю.
Это счастье – когда вас понимают. (А несчастье – когда раскусили).
– Вы здесь живете?
Человек кивнул:
– Живем.
Туманов переглянулся с Диной. С тем же успехом он мог переглянуться с сонной совой. С этой минуты он должен полагаться на себя, а не на тетю.
– Вы один живете?
– Ну что вы, – человек степенно покачал кудлатой головой, – нас на этой заимке четверо. Четыре черненьких чумазеньких чертенка, знаете ли…
– Почему? – насторожился Туманов.
– Почему? Странный вопрос, – дядька задумался. – Это обусловлено исторически. Послушайте, молодой человек, вы можете идти своей дорогой и не спрашивать. А можете войти. Или вам особое приглашение нужно?
Он не баба, у него не развита интуиция столь гипертрофированно. Он знал одно – женщине, во избежание летального исхода, нужны нормальные условия. Убеждая себя, что беспокойство – это воображение, направленное в ненужную сторону, он вошел в дом. Здешнего Порфирия – немощь ходячую – он мог бы убрать в любую минуту: боковое зрение развито, удары локтем с видом на разрыв селезенки – не забыты. Плохо, у Динки «чердак» не варит, ну да ладно – лишь бы ходила… Узкие «сени» и непропорционально вытянутый «аванц-зал», уставленный «рундуками», издающими смертоносный запах вяленой рыбы (вот основное занятие хуторян; стало быть, река не за горами)… Маленькая кухонька с буржуйкой и луковыми ароматами. Просторная горница без излишних интерьерных завитушек – на полу грязь, рыбья чешуя. Помело присутствует, но явно не в фаворе. В дальней стене приоткрытая дверь – очевидно, в пристройку. На столе – незатейливая бутыль с самогоном, двое сидят – чавкают, третья покуривает, щурит глазки и балует с посудной тряпкой. Время обеда.
– Входи, гостек, – осунувшийся малый, по дерганому виду либо наркоман, либо большой поддавала, запросто подмигнул.
– И автомат опусти, не забирает, – не отрываясь от похлебки, проворчал второй – лысоголовый, одетый в жилетку на голое тело, с породистым лицом и сбитыми плечами (Туманов с ходу окрестил его «сбитнем»).
Мужиковатая молодица лет тридцати вульгарно ощупывала Туманова черными глазками. Девица явно на любителя. И прикид не от Шеррер. И молчит, словно на «омерту» подписалась. А поддавала между тем заметил стоявшую в проходе Дину и невероятно удивился:
– Ваиньки?.. Голуба! Заходи, заходи, ну чего ты там маешься, как неродная?
– Прекрати, – негромко, но отчетливо произнесла молодица. Поддавала вздрогнул, вроде бы даже втянул голову в плечи. После минутных раздумий, отражающихся на физиономии, отложил ложку и потянулся к бутыли. На тыльной стороне ладони обозначилась татуировка: жирный крест и четыре точки –
