– Вовочка, радость моя! – возопила я. – Здравствуй, Вова! Это Люба Ушакова!

– Но ты же уволилась, – удивился координатор.

– Я? Уволилась? – поразилась я.

Зуев похмыкал.

– Ну да, ты. Старик был недоволен страшно. Ты не выполнила задание… м-м, редакции, Овсянников пропал, а на тебя пришло распоряжение – вычеркнуть из всех списков.

– Как! – завопила я. – Даже на зарплату?

– А на зарплату – в первую очередь.

Зуев, по понятным причинам, вел себя сдержанно. Мы болтали по открытой линии, а вести деловые переговоры в «прямом эфире» в наших кругах не больно-то поощрялось. Но я плевала с колокольни.

– Это ошибка, Вовочка. Испорченный телефон, понимаешь? Женское радио… Я продолжаю выполнять задание… мм… редакции. Ты даже не представляешь, какие завалы приходится разгребать… Прими вводную. И брось к чертям свои дела – мои важнее. Из Энска пять минут назад вылетел АН-2, бортовой номер 98040. Рейс не то чартерный, не то спецзаказ. Самое позднее через полтора часа он сядет в Красноярске. На городской аэродром или на другой – этого я не знаю. Срочно свяжись с «Бекасом» в Красноярске – пусть выяснит. Меня интересует человек среднего роста, широкоплечий, на вид 39–40 лет, волосы наполовину седые. Везут под охраной, в наручниках. У охраны – корки АНБ, но они не чекисты. Они плохие, Вовочка, ты понял? А ты – хороший мальчик. Так что выясни, пожалуйста, их дальнейший маршрут после посадки в Красноярске. Это очень важно, запомни. Я в тебя верю. Через два часа перезвоню.

– Через два часа я буду дома, – заворчал Зуев. – У меня рабочий день от звонка до звонка.

– В лоб получишь! – заорала я. – Это очень важно, Вовочка! Прекрати издеваться!

– Ладно, ладно, Любушка… – координатор недовольно засопел. – Выясним. Чем ты там вообще занимаешься?

– Письма пишу. Каутскому, – выпалила я, вздохнула с облегчением и повесила трубку.

Усталость навалилась – словно битый день долбилась в забое. Не выходя из кабинки, я обшарила карманы. Основная масса денег была в сумке, при мне находилась лишь какая-то мелочь, около двух тысяч. Как сказал бы англичанин, «ай эм шорт ов мани».

Я вышла из кабинки и направилась к стойке оператора. Когда же в этой стране сделают доступной для простых граждан сотовую связь?!

– Где можно позвонить в Прагу?

Операторша чуть не подавилась жвачкой. Изумленно обозрела меня с ног до взъерошенной макушки и укоризненно покачала головой – дескать, на звонки деньги есть, а на расческу нет.

– Там, – показала прямым, как штык, пальцем на дверь в соседний зал.

«Там» было и опрятнее и чище и народу никого. Я дозвонилась до колледжа в Шватлоу, на чистейшем чешском представилась секретарю четвертой советницей представительства Чехии в ООН и попросила позвать к телефону некоего Антуана Шмидта из восьмого класса, да побыстрее. А то евро, понимаешь, капают.

Естественно, Антошка был не прочь рвануть с урока. Но марку держал. Не прошло и трех минут, как он уже пыхтел в трубку и нарочито басом интересовался, какое, собственно, право имеет какая-то там советница при ООН отрывать его от жизненно важной сексологии.

– Здравствуй, родной, – выдохнула я. – Надеюсь, ты еще не профессор?

– Мамахен, ура! – возопил отпрыск. – Наконец-то ты вспомнила про свое единственное чадо! Или оно уже не единственное, а, мамахен, признайся?

Не знаю, как сам Антошка, но голос его взрослел с каждым прожитым полугодием. Наверное, так и надо. Это я затормозилась в своем развитии.

Я не успела и рта раскрыть, чтобы сказать, что с матерью так не разговаривают, как он затарахтел. Про то, как старый пердун пан Алеш на уроке биохимии огрел его указкой, как он познакомился с девушкой Ханкой (замечательное имя) – бабахнулись с ней на переменке лбами (ладно, если лбами), обоих отконвоировали к школьному терапевту, следствием чего стала новая возвышенная любовь и проснувшийся интерес к учебе; как он с ребятами «обул» казино в Корже-Златовице – трижды ставил на черное и трижды огребал все фишки («Четвертое поколение», – с тоской констатировала я); как он в июне траванулся лангустой в баре на Славовича – и Ханка две недели подбивала ему подушки и чесала подмышки; что у него кончаются маменькины (читай, мои) «филки» (тоже «шорт ов мани»), а дяди с маминой работы (Варягин и т. д.), несущие персональную ответственность за благосостояние ребенка, не спешат порадовать последнего досрочным финансированием – а выигрыш в казино он спустил на диетколу, от которой два дня болел животом и мучился жадностью; что его, в принципе, охраняют, но лучше бы этого не делали; что он безумно скучает, что устал от всей этой разноцветной сытости…

На фразе «разноцветная сытость» закончились мои карманные, а терпеть Антошкину болтовню в кредит автомат не собирался. Сработал зуммер. Я повесила трубку и спустилась вниз, уловив из разговора главное – наследник жив, здоров и находится в относительной безопасности. Только одного я не поняла: при чем здесь казино и на сколько вымахал мой отпрыск за полгода, если в пятнадцать лет его пускают в заведение, откуда и в двадцать надо гнать метлой?

С этой мыслью, временно затмившей мой разум, я и вышла на улицу. Где и впала в новое оцепенение. Посреди автостоянки при скоплении большого количества народа шла драка. Вернее, методичное избиение. Трое парней в кожаных куртках смертным боем лупили двух моих знакомцев – лысого и усатого, двумя часами ранее проводивших шмон в гостинице «Уют». Лысый уже отпал: он сидел на асфальте, истекая кровью, и как-то заторможенно, словно под гипнозом, ощупывал череп, превратившийся в крашеное пасхальное яичко. Усатый еще трепыхался. Но парни работали жестоко – двое кулаками, третий монтировкой. Получив очередную серию ударов в район поясницы и скользящий по затылку, усач не вытерпел – прикрывая руками голову, подволакивая ногу, бросился прочь. Но выскочившая из машины Шура поставила ему ловкую подножку – и гэбэшник загремел оземь, где и остался лежать, беззвучно дожидаясь «добивки».

– Ну, чего ты встала! – разоралась Шура, узрев меня, торчащую столбом на крыльце среди прочих курильщиков. – А ну живо в машину, мать твою в тьмутаракань!..

Спохватившись, я бросилась бежать. Втиснулась в салон с одной стороны, Шура – с другой. Что-то крикнув парням – те приветливо помахали, один даже послал воздушный поцелуй, – врубила зажигание и, ловко лавируя, выдернула «Хонду» с автостоянки. Еще двое с невыразительными лицами вынырнули откуда-то сбоку, пытались догнать. Но пеший конному не попутчик: быстро отстали. Мы вылетели на трассу и помчались на кольцевую развилку.

– Что случилсь, Шура? – опомнилась я. – Ты водительница или воительница?

Шура гневно и смачно выругалась, выставляя напоказ и не стесняясь, свою непосредственность.

– Откуда я знаю! Подошли двое засранцев, приказали вылезти из машины и топать за ними. Меня – знаменитую Шуру! Я кликнула Рудика Судаченко – он рядом болтался. Рудик – Леху Аксютина, Петьку Белолобика – ну и понеслась махаловка… Там твои клиенты, дорогуша?

– Мои, – вздохнула я. – Шура, я не знаю, как так получилось, прости ради бога… Они выследили меня – почему? – ума не приложу…

– Элементарно, – Шура залихватски сплюнула в окно. – Мы с тобой висели у них на хвосте. Где-то засекли слежку, стукнули по тылам. Прислали подмогу. Эх… – ударив по «гуделке», Шура пошла на крутой обгон плетущегося посреди полосы «москвичонка». – Ладно, милочка, не бери в голову, это я виновата – гнала в открытую, даже не пыталась спрятаться.

– Плохо это, Шура, плохо, – бубнила я. Подставила постороннюю женщину – совершенно по-хамски. – Теперь они до тебя доберутся. У них самые серьезные намерения. Нет, не женятся, Шура, они тебя убьют. Это такие кадры, не приведи бог…

– Ты за меня не психуй, – Шура хмурилась, было видно, как ей неприятно. – Такую, как я, не достанут. У меня друзей – туча, только заору – любому по шее настучат…

Тяжесть ситуации усугубилась еще пуще, когда мы «с боем взяли» город Обь и въехали в лесополосу, тянущуюся до Энска. Наверное, у врагов не было времени наряжаться в инспекторов ГАИ и демонстрировать актерские дарования. Люди из джипа обнаружили слежку, подвязали «городских», а те уж действовали по-военному прямолинейно. Из припаркованной у обочины иномарки выбежали двое – суровые,