стоянку аэропорта.

– Два года здесь не работаю, – процедила Шура. – Навара никакого, одни нервы. Мужики еще тащат помаленьку, а я, честно говоря, не могу. Не приучена по полдня на месте сидеть. Ишь ты, глянь – стервозина какая-то мое место заняла…

Она вклинила малютку между двумя «Ладами», едва не содрав с них дверные ручки, и красиво затормозила.

Джип, покачиваясь на рессорах, медленно въехал на площадь перед аэровокзалом. Но на стоянке не отметился, обогнул автобусный терминал и поплыл к одноэтажному строению на краю взлетного поля: сектору прибытия и получения багажа. Народа там было не много – до появления пассажиров с очередного рейса время оставалось.

– Мой тебе совет, сеструха, не волнуйся, – Шура сочувственно изучила мою трясущуюся физиономию. Положила руку мне на плечо. – И не егози. Все у тебя получится.

Я машинально кивнула. Хорошо ей говорить. Это не у нее зуб на зуб не попадает. И не ее бросает то в жар, то в холод.

– Подождешь меня, Шура? – я все же заволновалась. – Я не убегу, честное-пречестное… Вот тебе моя сумка, в ней деньги…

– Ой, иди уж, – отмахнулась водительница. – Чую, подруга, не отвертеться мне от тебя.

В тесном окружении мужиков с гранитными рожами Туманов вошел в створку ворот. Редкие зеваки глазели на них с праздным любопытством. На пятачке – ни мента, ни патруля, ни дружинника. К кому апеллировать?

Я подлетела к створке – не успела: она закрылась перед носом. Я толкнула плечом оцинкованную обшивку.

– Куда прешь! – разорался мужик в синем «фургоне» и с желтой повязкой на рукаве. – А ну осади, гражданочка! Не положено!

Дуролом на посту, пускаться в прения – себе же в пассив, да и эскорт удалился метров на двадцать, ну выскочу я на открытое поле – такая взмыленная и раздерганная… Идущий последним обернулся – мол, чего шумим? – я шмыгнула за створку. Дверь сердито хлопнула, сработала задвижка.

Мамочки мои, неужто уйдут?.. Я побежала вдоль забора. Зеваки пялились на меня с возрастающим интересом. Кто-то лузгал семечки, кто-то курил. На стыке забора и торца багажной камеры щель – зазор в локоть шириной. Я припала к дыре. Эскорт свернул направо и уже исчезал за вереницей спаренных автотрапов, выстроенных перед фасадом вытянутого кирпичного строения. Насколько помню, в те края на посадку не ходят.

– Что там, справа? – я в отчаянии повернулась к пожилому дядьке-грузчику, невозмутимо жующему бутерброд.

– А тебе это с какого боку? – поинтересовался дядька с набитым ртом.

– Нужно, дядечка. Ну, пожалуйста…

Грузчик пожал плечами. Не спеша прочавкался, запил из бутылки без этикетки, поставил ее под забор и вытер руки о фартук.

– Спецполоса там, «красная дорожка». Большие люди летают. И самолеты ихние там отстаиваются. Не по твою это душу, дамочка.

– Шура! – я влетела на автостоянку. – Умоляю, не уезжай! Я скоро буду!

Шура, как ни странно, дремала. Приоткрыв один глаз, посмотрела на меня, как на занозу в мизинце.

– Через каждую минуту будешь прибегать – уеду. Иди, милочка, иди. Как сделаешь дела, возвращайся. Только не улетай никуда, договорились?

– Да… – я всхлипнула.

– А плакать, дорогуша, надо уметь, – назидательно заметила Шура. – Чтобы тушь не размазывать.

– Девушка… – отпихнув какого-то задохлика с чемоданом, я припала к окошку справочной службы. – Я вас очень прошу, девушка… Со спецполосы сегодня рейсы есть?

Румяная раздатчица информации – этакая перекормленная Аленка с длинной косой – не спеша зевнула.

– На вопросы, не относящиеся к работе службы, не отвечаем. Следующий!

– Нет, подождите, – я в страхе засучила ножонками. – Девушка, вы понимаете, это вопрос жизни и смерти. Если я не получу ответ, один хороший человек погибнет, и тогда его смерть будет на вашей совести… Ну, девушка, ведь у вас такие добрые глаза… Да девушка же…

«Добрые» глаза взирали на меня каменно и где-то даже со злорадством.

– Женщина, вы задерживаете очередь. Посмотрите, сколько позади вас людей, и у всех вопрос жизни и смерти. Отойдите от окошка!

– А она сама без очереди залезла! – пришел в себя и кинулся в бой отброшенный мною задохлик. – Здесь я стоял… Ух, проститутка… Мне до Нерюнгри, девушка, почему задержка?..

Я пустилась во все тяжкие. Не до этикета. Обозвав всех участников сцены козлами и подонками («фильтровать базар» уже не было моих сил), побежала к дежурному по аэровокзалу. Но и здесь получила равнодушный отлуп. Оплывшие жирком господа и дамы в форме и слушать ничего не хотели. Я приводила какие-то аргументы, говорила об изобилии своих личных связей в департаменте авиатранспорта, в руководстве города, плакала, умоляла. На меня смотрели в лучшем случае с жалостью. Все мое самообладание и твердая убежденность, что дела надо делать умеючи, окончательно испарились. Мысль о том, что Туманова увезут и следы его в очередной раз растворятся на просторах шестой части суши, повергала меня в какую-то клиническую истерику. Я просто не соображала. В конце концов им надоело мое поведение. Суровая особа в аэрофлотовском френче вызвала милиционера и приказала убрать с глаз долой это трепещущее, психованное создание. А если будет драться, добавила она, посадить в холодную. Широченный мент взял меня за локоть и вывел в зал. Разноголосый гул немного привел меня в чувство.

– Товарищ сержант, – сказала я, – у меня похитили лобимого человека. Люди с липовыми удостоверениями сотрудников безопасности ворвались в гостиницу и увезли его на джипе «Ленд Крузер», номер «123-КАР-54». Я ехала за ними… Сейчас он на спецполосе, они держат его насильно, в наручниках… Товарищ сержант, он ни в чем не виноват, я уже не знаю, куда обратиться, здесь все бездушны, всем наплевать… Я не прошу его освободить, это бесполезно. Я хочу знать, куда его повезут… Узнайте, вы же можете…

– Не положено, – пробасил сержант. – У вас, дамочка, с головой не в порядке. Если не хотите, чтобы вас забрали, ведите себя тихо. Или вообще уйдите из аэропорта.

Вот оно – воздаяние за мольбы и уговоры. Он подтолкнул меня к пустому сиденью в ряду занятых и чуть не силой бросил на облезлый дерматин.

– Сволочи, – сказала я. – Какие же вы все сволочи.

Тупое, парализованное состояние. Сержант ушел, мамашка с вундеркиндом – в очках и с книжкой, пару раз покосившись в мою сторону, пересела от греха подальше, и я осталась одна в мертвой зоне – вдруг ставшая удивительно равнодушной ко всему на свете. Совершать героические поступки я уже не могла. И жить не хотелось.

Минут десять я сидела вялой массой, отмечая краем глаза косые взгляды вундеркинда. А потом тревожная черная тень пролегла между нами: кто-то плюхнулся на соседнее сиденье.

– На спецполосе только один самолет, дамочка, – прогудел голос сержанта. – Ан-2, маломерка. Бортовой номер 98040. Машина не местных авиалиний, а откуда прилетела, диспетчер сам не знает. Приказали дать полосу, он дал, а кто такой – без понятия. Через пять минут тронется.

– Куда летит? – встрепенулась я. И куда подевалось мое вялое состояние?

– В Красноярск, ждет «добро» на взлет. Там у них накладка с рейсом на Нерюнгри, но вроде утрясли. «Тушка» уже взлетела, очередь за маломеркой…

Он не успел договорить. Я схватила его за уши, расцеловала в обе щеки – этот простоватый увалень растерялся и покраснел, а я побежала на второй этаж, в переговорный зал…

Иркутск долго не давали. Вернее, сам Иркутск-то дали, а вот с конторой под названием «МО РФ. Социологическая лаборатория» почему-то не соединилось. Я прыгала от нетерпения и бросала жетончики в ненасытную утробу. Наконец в трубке раздался голос координатора Зуева.