В прежние годы Даниель пересчитал бы пушки «Метеора», но сейчас смотрел только на декор. Искусные резчики увили всю яхту золотыми лавровыми гирляндами. Над ютом распростёрла крылья Победа: одной рукой она тянула гирлянды на себя, словно вожжи, другой держала поднятый меч. Под крыльями тянулся ряд окон.

– Ваша каюта, – объяснил Роджер, – где нам накрыли стол.

Они пообедали жареными перепёлками, приготовленными на камбузе «Метеора», «который полностью перестроили, – сообщил Роджер, – ибо смрад от кухни покойного герцога внушал омерзение даже французам». Синяя скатерть была расшита золотыми королевскими лилиями; Даниель заподозрил, что прежде она служила флагом.

– Так теперь эта яхта ваша, Роджер?

– Пожалуйста, не опускайтесь до пошлых рассуждений, что кому принадлежит. Всем известно, что яхту захватили у Шербура, когда французы прошлый раз собирались на нас напасть. Король намеревался подарить её королеве, так что её немного подлатали…

– Кого, королеву?

– Яхту. Но затем оспа похитила её из этого мира – королеву, а не яхту. «Метеор» превратился в бесполезную игрушку, не стоящую денег на своё содержание…

– Вы получили её задаром?!

– Чума на всех пуритан с их низкой одержимостью тем, что сколько стоит! – взревел Роджер, потрясая перепелиной ножкой, словно палицей Геркулеса. – Существенно, что семье де Лавардаков яхта очень дорога. А в Дюнкерке сейчас находится сама Элиза де Лавардак. – Взгляд Роджера на мгновение стал рассеянным. – Надеюсь, то, что говорят про неё и про оспу, – неправда.

Даниель, чью единственную любовь оспа на его глазах разжевала и выплюнула, почувствовал сильнейшее желание сменить тему.

– Начинаю понимать. Виги считаются партией Банка и войны. Банк, по слухам, идёт ко дну, а война застопорилась.

– Учтите. – Роджер вновь назидательно потряс перепелиной ножкой. – Банк расцветёт, и французов мы победим, дайте срок. Однако сейчас нам желательно не проиграть выборы Гарлею и Болингброку.

(Имелись в виду тори.)

– И вы хотите предложить Франции мир, а в Элизе видите своего рода мост между Францией и Англией. Вы хотите подольститься к ней и её мужу, вернув им «Метеор». И меня выбрали в качестве посла?

– Накануне революции вы ездили в Голландию, – сказал Роджер, – поскольку в вас меньше всего могли заподозрить дипломата.

– Чем чаще я буду ездить с такими поручениями, тем с большей вероятностью меня заподозрят, – отвечал Даниель. – Впрочем, я буду рад передать яхту Элизе, если вы этого от меня хотите. А потом отправлюсь в Ганновер.

– Какое совпадение! – воскликнул Роджер. – Мне надо передать нашей будущей королеве нечто слишком щепетильное, чтобы доверить бумаге.

– Вы о Софии Ганноверской? Не понимаю. Наша следующая королева зовётся Анной и живёт в Англии.

– И больна сифилисом, как сестра и отец, – пробормотал Роджер, – посему вряд ли может произвести жизнеспособное потомство. София же в своё время была исключительно плодовита. Попомните мои слова, нам осталось лишь немного потерпеть сифилитичных католиков Стюартов. Скоро трон займут Ганноверы, а Ганноверы – прирождённые виги.

– Из чего это следует?

– Ганноверы – прирождённые виги, – повторил Роджер. – Говорите это себе, Даниель, по сто раз на дню, пока не поверите, а потом передайте Софии Ганноверской самым убеждённым тоном.

– Не поднимайте голову, Роджер, но мне кажется, что некоторые прирождённые тори смотрят на нас из Тауэра. – Даниель глянул в боковое окошко каюты, из которой открывался вид на укрепления за причальной стеной.

– Неужто?!

– О да!

– Со стены?

– Не совсем. Учтите, что их сейчас в Тауэре чуть больше обычного.

– Не удивляюсь, – сказал Роджер. – Отлично, Даниель. Полагаю, у вас всё-таки есть будущее как у политического интригана.

– Вы забываете, что я много лет этим кормился. Простите, Роджер, но сильнейший позыв заставляет меня отправиться в гальюн.

– На самом деле?

– Нет, потому что у меня уже три дня запор. Это всего лишь уловка. Сыщется ли здесь подзорная труба?

– И очень неплохая. Вот здесь, в ящике… нет, в левом… ниже… ещё ниже. Да.

– Для довершения иллюзии мне нужно что-нибудь вместо говёшки.

– Смородинный пудинг! – тут же отозвался Роджер, глядя на бурое полено, лежащее перед ним на тарелке.

– Вообще-то я думал про сардельки, – сказал Даниель. – Впрочем, в английской кухне столько блюд подходящего размера, формы, цвета и консистенции, что с ходу и не выберешь.

– Во Франции вас ждёт куда большее разнообразие кушаний.

– Все так уверяют. – Даниель, сунув трубу в задний карман и прихватив смородинного пудинга, отправился в гальюн. На другом корабле для этого пришлось бы идти через всю палубу и выставлять зад на обозрение Лондону, но здесь, на герцогской яхте, к лучшей каюте примыкал крохотный чуланчик со скамьей и дыркой в трёх морских саженях от воды. Над скамьёй располагалось барочное окно, чтобы впускать свет и выпускать миазмы. Даниель уселся поудобнее, приоткрыл окно и положил трубу на подоконник, слегка замаскировав её занавеской.

Соляная башня на юго-западном углу цитадели, выстроенной Генрихом III четыре с лишним сотни лет назад вокруг того, что теперь называлось Внутренним двором, выглядела так, будто её слепили из обломков других, рухнувших или взорванных бастионов. Где-то она была угловатой, где-то округлой. Там и тут приткнулись дымовые грубы или зубчатые парапеты; окна располагались без всякой чёткой системы, просто там, где каменщикам пришла фантазия оставить отверстие. Хотя, может быть, так лишь представлялось спустя пять столетий беспрестанных переустройств, а изначально каждый камень укладывался по какой-то безошибочной логике. Позже несколько королей, носивших имя Эдуард, обнесли Внутренний двор низкой стеной со своими собственными кунсткамерами башен и бастионов. Поверх пушек и зубцов этой-то стены