обиду.

– Я был бы весьма признателен, – сказал он, – если бы вы со вниманием выслушали крайне важную новость, которую я пытаюсь донести до ваших ушей. Сорок человек – джентльменов и титулованных дворян – собрались вчера на Тёрнхем-грин, чтобы убить короля, когда тот будет возвращаться с охоты.

– Кстати об ушах…

– Да! И он в том числе.

Разговоры Даниеля и Роджера часто раздражали окружающих, поскольку эти двое знали друг друга неприлично долго, а потому могли общаться на кратком жаргоне общих аллюзий. «Уши» в данном случае означали Чарльза Уайта, тори-якобита, имевшего обыкновение откусывать вигам уши и (по крайней мере, так гласил слух) у себя дома демонстрировать их единомышленникам в качестве трофеев.

– В Кале, в Дюнкерке, – продолжал Роджер, – вы увидите военные транспорты, ждущие лишь сигнального костра.

– Я вижу, что вы в бешенстве. И понимаю отчего. Если я не бешусь, то лишь по одной причине: всё это настолько старо, что я с трудом верю своим ушам. Разве всего этого уже не было?

– Какая странная реакция.

– Неужто? Я мог бы сказать то же самое про деньги. Когда у нас будут деньги, Роджер?

– Некоторые сказали бы, что упомянутые вами прискорбные явления суть постоянные, или перманентные, или хронические угрозы нашей английской свободе, и посему им нужно противостоять с мужественным упорством. Мне странно, когда вы закатываете глаза и уничижительно бросаете: «Старо», будто смотрите спектакль.

– Вот почему мне хочется встать и выйти в фойе, где не так душно.

– Фойе в данном случае натужная метафора для Колонии Массачусетского залива?

– Да.

– С чего вы взяли, будто массачусетская жизнь будет менее однообразной? Судя по новостям, события там повторяются с малоприятной регулярностью: то индейцы нападут, то этот фанатик Мадер разразится очередной речью.

– Там я смогу заниматься работой совершенно нового рода.

– О чём вы неустанно твердите Королевскому обществу – всем двадцати его членам.

– Правильное число ближе к ста, но я вас понял. Нас и впрямь всё меньше. Виною тому страсть к новизне. Я попытаюсь это исправить.

– Кстати о новизне: когда увидите французскую военно-морскую базу в Дюнкерке…

– Вы уже второй раз говорите так, будто я собираюсь во Францию. Вы сбрендили? Откуда у вас такие фантазии?

– Сбрендил я или нет, но разве не я единственный попечитель Института технологических наук Колонии Массачусетского залива?

– Сэр, я понятия не имел, что такое учреждение учреждено. Однако если бы знал, то заподозрил бы вас в первую очередь.

– Это значит «да»?

– Да.

– Следует ли отсюда, что я могу давать единственному служащему какие-то указания касательно его действий?

– Служащие получают жалованье. Деньгами. Которых нет.

– Вы поистине невыносимы. Как вы провели последние две недели?

– Вы отлично знаете, что я был в Кембридже, помогал Исааку освобождать комнаты.

Роджер притворно изумился.

– Речь, часом, не об Исааке Ньютоне? Учёном? С какой стати ему вздумалось покинуть Кембридж?

– Он едет сюда, чтобы возглавить Монетный двор, – отвечал Даниель. (Событие готовилось больше трёх лет – дело тормозили политические неурядицы и нервное расстройство Исаака.)

– Говорят – умнейший человек из всех, когда-либо ступавших по земле.

– Он бы отдал первенство Соломону, но я с вами согласен.

– О Боже! Полагаете, он станет чеканить какие-то там монетки?

– Если политики не будут ему мешать.

– Даниель, вы меня обижаете. По сути, вы сейчас сказали, что альянс политически некомпетентен. Позвольте напомнить, что перечеканка одобрена обеими палатами. Так что этот мусор осталось терпеть недолго. – Канцлер казначейства вытащил из башмака пачку ассигнаций Английского банка, вложенную туда для тепла, и помахал ею в воздухе. Потом, оскорблённый самым её видом, бросил деньги через плечо в Темзу. Ни он, ни лодочник не обернулись.

– Глупое расточительство, – заметил Даниель. – Куда разумней было бы сжечь их в камине, чтобы согреться.

– Казначейские бирки горят жарче, хозяин, – вставил лодочник, – да и отдают их за шестьдесят процентов.

– Исаак приступит к работе в начале мая, – сказал Роджер. – Сейчас февраль. Чем бы нам покамест себя занять? Вы ведь намерены продолжить труды Коменского – Уилкинса – Лейбница по созданию пансофистской арифметической машины, она же логическое устройство, она же вычислительный автомат, она же алгебра умозаключений, она же хранилище всех знаний?

– Надо будет придумать более удачное название, – отозвался Даниель, – но вы отлично знаете, что ответ «да».

– Тогда прежде вам следовало бы поболтать с Лейбницем. Вы не согласны?

– Согласен, разумеется, – проговорил Даниель, – но даже будь в этой стране деньги, мне они не достанутся, так что я о такой поездке и не помышляю.

– Я нашёл в чулке несколько дореформенных луидоров и рад буду вам их передать в ожидании той поры, когда Исаак раскочегарит Монетный двор.

– И что, скажите на милость, мне делать с французскими деньгами?

– Купить на них что-нибудь, – отвечал Роджер. – Во Франции.

– Мы с нею воюем!

– Довольно вяло – одна серьёзная битва за последние два гола.

– И всё же зачем мне туда?

– Франция лежит на пути в Германию, где, если я не сильно ошибаюсь, живёт сейчас Лейбниц.

– Разумнее было бы её обогнуть.

– Куда удобнее отправиться прямиком – тем паче, что таким курсом следует ваша яхта.

– У меня и яхта теперь есть?

– Смотрите! – провозгласил маркиз Равенскар. Даниелю пришлось повернуть голову и глянуть вниз по течению. Они как раз миновали Стил-ярд и приближались к пристани у «Старого лебедя», сразу перед Лондонским мостом, После моста начиналась лондонская гавань, в которой стояла едва ли не тысяча кораблей.

– И что я должен был увидеть? Рыбный рынок? – возмутился Даниель. (Именно в ту сторону указывала сейчас рука Роджера.)

– Тысяча чертей! – воскликнул Роджер. – Она перед Тауэром, отсюда её не видно, так что давайте сходим и посмотрим.

Он спрыгнул с лодки на причал и зашагал к «Старому лебедю», не расплатившись с лодочником и даже не глянув в его сторону. Тот, впрочем, нимало не огорчился. По-видимому, у Роджера было полное взаимопонимание с ним, как и со всем Лондоном, за исключением нескольких якобитов.