доказательство, просто смотрел в окно и слушал музыку. Несмотря на моё предубеждение против мирской культуры, меня вновь и вновь поражали элементы красоты в этих песнях. Девять из девяти были совершенно незапоминаемые, но иногда возникал поворот мелодии, явственно говорящий о своего рода снизарении. Я гадал, представительная ли выборка, или Корд умеет выискивать песни, в которых есть красота, и других себе на жужулу не записывает.

Музыка, жара, тряска, смятение оттого, что пришлось покинуть концент, — всё действовало на меня разом. Немудрено, что я запутался в доказательстве. Однако по мере того, как солнце светило всё более горизонтально, а умирающие посёлки и высохшие оросительные каналы уступали место пустынной возвышенности с редкими каменными развалинами, я задумался, что ещё на меня действует.

Я свыкся с тем, что Ороло умер. Не буквально умер и похоронен, но умер для меня. В этом-то суть анафема: он убивает инака, не трогая тело. Теперь у меня было всего несколько часов, чтобы освоиться с мыслью о будущей встрече. В любую минуту Ороло мог показаться на скале — да хоть вон на той ближайшей — с приборами для ночных наблюдений. А может, его растерзанные останки ждут нас под курганом из камней, который сложили пены — потомки съевших печень светителя Блая. Так или иначе, ни о чём другом я думать сейчас не мог.

На меня смотрела Корд. Она потянулась к панели, выключила музыку и что-то повторила. Я впал в некое подобие транса; первое же моё движение его разрушило.

— Звонит Ферман, — сообщила Корд. — Предлагает остановиться. В кустики и поговорить.

Оба предложения показались мне вполне своевременными. Мы остановились на широком повороте дороги, которая сейчас шла вниз. Треть спуска мы уже одолели. Впереди — примерно в получасе езды от нас — начиналась широкая долина, уходящая к самому горизонту: каменистая впадина, где находят смерть обессиленные ручьи и теряют мощь ливневые потоки. Базальтовые шпили и частоколы отбрасывали тени в два раза длиннее себя. Милях в двадцати — тридцати впереди высились две одинокие горы. Мы сгрудились вокруг картаблы и убедили себя, что это два из трёх намеченных холмов. Третий мы, по всей видимости, только что обогнули и сейчас были у его подножия.

Ферман хотел поговорить со мной как со старшим в группе. Я стряхнул последние остатки транса и постарался расправить плечи.

— Я знаю, что вы не верите в Бога, — начал он, — но, учитывая ваш образ жизни, я подумал, может, вам лучше остановиться у…

— Базских монахов? — предположил я.

— Да. — Ферман немного опешил от того, что моя догадка попала в цель. Когда Самманн сказал, что Ферман связывается с «базским учреждением», мне представился кафедральный собор или что-нибудь не менее величественное. Однако это было до того, как я увидел здешнюю местность.

— Монастырь, — продолжал я, — на одной из этих гор?

— На ближайшей. Его отсюда видно — он на северном склоне. Примерно посередине.

С подсказками Фермана я нашел на склоне нечто вроде естественной террасы, окаймлённой полумесяцем тёмной зелени — видимо, деревьями.

— Я туда ездил спасаться от суеты, — заметил Ферман. — И детей отправлял в лагерь каждое лето.

Я задумался, что значит «спасаться от суеты», потом сообразил, что живу так всю жизнь.

Ферман неправильно истолковал моё молчание. Он повернулся ко мне и выставил руки ладонями вперёд.

— Если ты против, давай я сразу скажу, что у нас достаточно воды, еды и спальных мешков, чтобы остановиться где угодно. Но я подумал…

— Мысль разумная, — ответил я. — Если туда пускают женщин.

— У монахов свой клуатр, отдельно от лагеря. А в лагере живут и мальчики, и девочки — там есть женский персонал.

День был утомительный. Солнце садилось. Мы все здорово устали.

Я пожал плечами.

— По крайней мере нам будет что рассказать, когда мы доберёмся до концента светителя Тредегара.

Как только Ферман зашагал прочь, ко мне ринулись Лио и Арсибальт. Вид у обоих был слегка задёрганный — как у всякого, кто провёл несколько часов с Барбом.

— Фраа Эразмас, — начал Арсибальт. — Будем реалистами. Посмотри вокруг! Никто здесь жить не может. Тут негде взять еду, воду, медицинскую помощь!

— На склоне вон той горы растут деревья, — сказал я. — Значит, вода там есть. Люди вроде Фермана отправляют туда детишек в летний лагерь. Наверное, не всё так плохо.

— Это оазис! — с удовольствием вспомнил Лио экзотическое словцо.

— Ага. И если на ближайшей горе есть оазис, годный для монастыря и летнего лагеря, почему бы на следующей не оказаться месту, где дикари вроде Блая, Эстемарда и Ороло нашли родниковую воду и защиту от зноя?

— Это не решает проблему еды, — заметил Арсибальт.

— В любом случае здесь лучше, чем мне представлялось раньше, — сказал я. Что именно мне представлялось, можно было не объяснять, поскольку у них в головах была та же картина: жалкие изгои живут на голой вершине и питаются лишайником.

— Должен быть способ прокормиться, — продолжал я. — Базские монахи тут как-то живут.

— Их больше, и они существуют на пожертвования.

— Ороло сказал, что Эстемард писал ему с Блаева холма много лет. Да и светитель Блай жил там довольно долго.

— Только потому, что пены ему поклонялись, — напомнил Лио.

— Ну, может, мы увидим пенов, которые поклоняются Ороло. Не знаю, как это работает. Может, тут есть туристическая индустрия.

— Ты шутишь? — спросил Арсибальт.

— Посмотри на расширение дороги, где мы остановились, — сказал я.

— И что?

— Зачем оно здесь?

— Понятия не имею. Я не праксист, — ответил Арсибальт.

— Чтобы машинам удобнее было разъехаться? — предположил Лио.

Я махнул рукой, предлагая обозреть виды.

— Оно здесь из-за этого.

— Из-за чего? Из-за красот природы?

— Ага.

Я обернулся и увидел, что Лио зашагал прочь. Я догнал его. Арсибальт остался изучать виды, как будто надеялся при более тщательном рассмотрении отыскать изъян в моей логике.

— Успел взглянуть на икосаэдр? — спросил Лио.

— Ага. И увидел чертёж — геометрию.

— Ты думаешь, что они — как мы. Что мы, последователи Нашей Матери Гилеи, будем им близки, — сказал он, словно предлагая мне примерить фразы на себя.

Я почувствовал, что он обходит меня с фланга, и занял оборонительную позицию.

— Не просто же так они выбрали своей эмблемой теорему Адрахонеса…

— Корабль тяжело вооружён.

— Ещё бы!

Лио замотал головой.

— Я не про импульсную тягу. В качестве оружия эти бомбы практически бесполезны. Я про другое — то, что можно разглядеть, если всмотреться хорошенько.

— Я не видел ничего, хотя бы отдалённо напоминающего оружие.

— В амортизаторе такой длины много чего можно спрятать. И под гравием тоже.

— Например?

— На гранях есть элементы, расположенные через равные расстояния. Думаю, это антенны.