– Это неинтересно.

– Мне все про тебя интересно.

Она повернула голову, и он увидел у нее на глазах слезы.

Панфилов отвернулся, опустил руку вниз, стряхнул пепел сигареты в пепельницу, стоявшую рядом с постелью, на полу.

– У тебя на теле столько рубцов и шрамов... Это после Афганистана?

– В том числе и после Афганистана, – не конкретизируя, ответил Константин.

– А следы ожога на руке? Тоже армия?

– Нет. Чуть позже.

– Ты не можешь рассказать мне об этом? Или... все еще думаешь, что я проявляю к тебе только профессиональный интерес? Не веришь мне? Я ведь пообещала тебе, что не буду ничего писать. Я не пытаюсь зарабатывать на любимых мужчинах.

Он улыбнулся, как ему показалось, едва заметно, одними уголками губ, но она все видела и отвернулась, вытирая слезы. Пока Панфилов тушил докуренную сигарету, она встала, подошла к окну, раздвинула шторы и, прислонившись к оконному косяку, долго смотрела на заснеженный лес, поле, укрытое белой шубой, тусклое голубое небо.

– Здесь красиво... Я бы хотела жить в таком доме... Эта мечта у меня с детства. Помню, как родители возили меня в деревню на лето. И еще я навсегда запомнила запах коровы, такой странный и смешной...

– У меня нет коровы, – сказал он, глядя в потолок.

Ему не хотелось смотреть на ее точеную фигуру, на ее темные волосы, на эту родинку. Что-то тяжелое камнем лежало на сердце, и это невозможно было высказать. Вина, досада, усталость?.. Он уже почти не слушал ее, стараясь понять, что происходит с ним самим.

Что-то изменилось...

Исчезли оттенки, словно весь мир окрасился в черный цвет. Мозг работал сухо и холодно, а в сердце не осталось ничего, кроме этой невыразимой тяжести.

– ... я доила ее, а она отмахивалась хвостом от мух и попадала мне своей метелкой по лицу... Ты слушаешь?

– У меня нет коровы, – машинально повторил Константин и потянулся за новой сигаретой.

– Не бойся, – прозвучал ее голос, наполненный сожалением и горечью. – Я ни на что не претендую – ни на твой дом, ни на тебя. Уеду сегодня же...

– Как знаешь...

Панфилов чиркнул зажигалкой и затянулся. Дым поднимался к потолку, тонким облачком обнимая люстру.

Елена подошла к постели, присела на край, провела рукой по волосам, словно специально демонстрируя грудь идеальной формы.

Дразняще покачивался ее коричневый сосок.

– Сколько женщин было в твоей жизни?

Ее голос совершенно изменился – теперь в нем не было ни грусти, ни сожаления, одна насмешка.

– Не знаю, не считал, – ответил он, равнодушно глядя мимо нее.

– Ну все-таки... Пять, десять? Больше?

– А что?

– Среди них были такие, как я?

– Какие?

– Красивые, умные, сексапильные, страстные...

– Тебе станет легче, если я отвечу?

– Да.

– Таких, как ты, не было.

Глаза ее заискрились лукавством. Она быстро отбросила прочь край одеяла, прикрывавшего Константина, и села сверху.

Он почувствовал, как помимо воли его мужское естество сразу же ответило на прикосновение горячего женского тела.

– Я хочу, чтобы ты навсегда запомнил меня, – горячо зашептала она, прижимаясь губами к его шее. – И ни о чем не жалей...

– Дай хотя бы сигарету затушить...

И опять, сам не зная почему, Константин откликнулся на ее бурные ласки...

На складе фирмы «Миранда» проходила передача новой партии товара из Запрудного. Снова распахнулись скрипучие железные двери, внутрь загнали черный катафалк, достали из него полированный гроб с начищенными ручками, выгрузили обернутые серой бумагой тюки.

Трошин приехал в сопровождении запрудненских омоновцев, которые мерзли снаружи ангара, переминаясь с ноги на ногу. Фроликов тоже не заходил внутрь, предпочитая холодному складскому помещению теплый салон «БМВ». В ожидании Трошина он нажимал на кнопки автомагнитолы, рассеянно слушая голоса ведущих УКВ-радиостанций.

Сегодня он решил, что в последний раз едет для подстраховки лично. Операция по сбыту типографской продукции, как ее удачно предложил именовать майор Груднев, входила в накатанную колею. Она становилась обычной коммерческой рутиной, а рутину Фроликов не любил. Пусть Трошин в следующий раз едет один. В конце концов, работа у него такая – вертеться туда-сюда. Охрану ему дали надежную, ОМОН – это вам не какие-нибудь вневедомственники. Экипированы по полной программе, подготовочка у каждого спецназовская, да и деньги за внеурочную работу они стали получать приличные – в сравнении с их зарплатой, конечно.

Погрузившись в собственные мысли, Фроликов не заметил, как со стороны склада к «БМВ» бросился какой-то человек. Когда дверца машины неожиданно распахнулась, Фроликов выхватил из подмышечной кобуры пистолет и... увидел перед собой Трошина.

– Фу, черт... – с облегчение опуская «ПМ», выдохнул Фроликов. – Напугал ты меня, еще секунда и...

Но Трошин и сам выглядел напуганным.

– Проблема возникла с Неупокоевым.

– А что случилось?

– Цену сбивает, не хочет по старой работать.

– Как это, цену сбивает?! – с возмущением произнес Фроликов, выбираясь из теплой машины. – Договорились же...

– Вот и я ему о том же, а он и слышать ничего не хочет.

– Сколько же он хочет скинуть?

– Тридцать процентов.

– Да ему, наверное, моча в голову ударила! Ошалел парень...

Неупокоев стоял возле тюков, разговаривая с одним из членов князевской бригады. Увидев торопливо шагавших ему навстречу Трошина и Фроликова, он прекратил разговор и отступил на шаг в сторону.

Кеша, держа руки в кармане куртки и цыркая под ноги слюной, подался к своим. Князевцы стояли кучкой возле бочек с машинным маслом.

– Я слышал, молодой человек, вас больше не устраивает цена нашего товара? – с профессиональным напором сказал Фроликов, неотрывно глядя на Неупокоева.

Казалось, он вот-вот закричит: «В глаза смотреть! Прямо смотреть!»

– Возникли новые обстоятельства, – морщась, ответил Фигаро. – Я больше не могу платить такую цену.

– Какие же это обстоятельства?

Неупокоев пожевал губами и кашлянул.

– Увеличились накладные расходы.

– Когда это они успели увеличиться?