тоном старого педагога, отчитывающего закоренелого двоечника, говорил майор. – Не в первый раз встречаемся… Ломки боялся? «Капусты» на дурь нет, вот ты и понадеялся на «авось». Авось пронесет. Прощелкают менты упаковочку – можно будет ночь продержаться в обезьяннике. А если повезет, отпустят на все четыре стороны – раскумариться в парке под звездным небом или в подвале, – вслух рассуждал майор, не обращая внимания на сникшего наркомана, заправляющего рубашку в заношенные джинсы. – Нет у тебя мозгов, сокол драный. Губка вместо мозгов. Мы таких щенят насквозь видим. Без рентгена… Почапаешь ты, Валера Соколов, на зону! – Милиционер вывел аккуратный завиток на бумаге, любуясь своим каллиграфическим почерком.

Юноша, навалившись грудью на деревянную стойку, нервно выкрикнул:

– Лажу порешь, майор! Я больной по жизни! А больных полагается лечить. За хранение нарка не сажают! Впаивай байки лохам. Я свои права знаю!

Невозмутимый дежурный одним междометием ответил на телефонный звонок, отложил трубку и, не вставая со стула, спрятал протокол в облезлый сейф.

– Прессу почитай, Соколов. Скоро Дума закон примет: наркоту на принудительное оздоровление направлять или срок навешивать. Так что суши сухари к предстоящей поездке в санаторий за колючей проволокой. – Налив из пожелтевшего граненого графина воды в эмалированную кружку, способную составить гордость музея народного быта, майор предпенсионного возраста с интересом спросил: – Я смотрю, ты башковитый парень! На чистую химию не подсаживаешься?! Хочется малек подольше протянуть или в кармане голяк?

Откинув со лба сосульки засаленных волос, юноша поколебался: откровенничать ли с представителем власти? Но в облике майора было что-то патриархальное, что-то от сельского священника, напялившего мундир и сменившего церковно-славянский язык на уличный жаргон.

– Бэблы по нулям! – Наркоман вывернул карманы, наглядно подтверждая свою нищету. – Но накрошить ботвы, если припрет, можно в два счета. Я, товарищ майор, не уважаю «химиченных». Подрыгаются лет пять-шесть и от передоза загибаются. Второй момент – ломки у них завальные. Жгутом скручивает. Я прикольного парня знал, так он при ломке язык себе откусил… В натуре! – Юноша умолк, ожидая услышать слова сочувствия.

Майор, заметив перхоть на погонах, принялся смахивать белесые точки прокуренными до желтизны пальцами. Очистив свои знаки различия, он раздраженно крикнул кому-то:

– Ермилов, чай-то будет? Я не чифиря, я обыкновенного чая прошу заварить!

Наконец дежурный обратил землисто-серое лицо с какими-то фиолетовыми глазами к сидевшей на стульях паре. Посмотрев удостоверение журналистки, он перевернул запаянную в пластик карточку, сличил фотографию.

– А в натуральном виде вы гораздо симпатичнее! – отвесил неуклюжий комплимент замордованный работой милиционер. – Дарья Угланова, – по слогам произнес он. – Бойко пишете, но не всегда объективно. Встречаются перегибы, передергивания фактов… – Он собрался преподать азы профессиональной этики только что арестованной девушке, с которой его коллеги не церемонились.

В душе Углановой лопнула пружина терпения. Сорвавшись со стула, она подскочила к деревянному барьеру и впилась наманикюренными ногтями в окрашенную перекладину.

– Почему нас держат в этой кутузке? Мы что, организовали массовые беспорядки, аморально вели себя, если верить дебилу, доставившему нас?!

Святому показалось, что майор поглядывает на Угланову с некоторым уважением. По возрасту немолодой милиционер мог быть уже полковником, а он так и застрял в продвижении по служебной лестнице.

«Жена, наверное, пилит, – подумал Святой. – Обскакали молодые. Засели в министерствах, управлениях. Заставляют по стойке „смирно“ стоять. А ты возишься с шантрапой, мигрень заработал от ночных дежурств. Да и закладывать за воротник в одиночку на кухне любишь. На такой службе легко разувериться в человечестве».

Запальчивую речь Углановой майор слушал внимательно, не перебивая, будто попав на ток-шоу со звездой журналистского жанра.

Дарья квалифицировала действия кривоногого как скотство.

Майор молчал.

Она изобрела страшное, на ее взгляд, ругательство, назвав патрульного полуночным ковбоем, гарцующим по городским улицам.

Майор молчал.

Выплеснув отрицательные эмоции, журналистка облокотилась на стойку и пустила в ход женское очарование:

– Товарищ майор, дело ведь выеденного яйца не стоит. Давайте замнем этот досадный инцидент. Мы с другом уйдем и избавим вас от лишнего бумагомарательства.

– Рационально мыслите! – сказал дежурный. – У меня врачи костный мозоль обнаружили. – Он показал согнутый крючком палец. – Протоколы треклятые… Вас мы не задерживаем, госпожа Угланова. Приносим глубочайшие извинения. – Майор галантно поклонился, показывая розовую проплешину на макушке. – А вот приятель ваш позагорает в отделении.

– Почему? – Вопросы Дарьи пошли по кругу.

– Выражался, не подчинялся требованиям сотрудников милиции, молчит! – выдавал реестр прегрешений мрачневший с каждым пунктом дежурный. – Крученый у вас друг!

«Попытку дачи взятки забыл упомянуть… За подкуп должностного лица тоже статью можно навесить», – подумал Святой, внимательно прислушиваясь к диалогу.

– …Крученый друг! Будем колоть! – неожиданно бодро произнес майор.

Ему подали долгожданный чай, и, вытянув губы трубочкой, дежурный принялся всасывать янтарный, обжигающий напиток, отложив допрос упрямца на потом.

Чаепитие было на руку Святому, тянувшему время. В уме он прикидывал хронометраж трассы от виллы Бодровского до бетонного скворечника участка.

«Гуляй оповестит магната. Позвонит из автомата или чесанет по прямой к Рублевскому шоссе? Кажется, там, в подмосковной Швейцарии, свил гнездышко Платон Петрович…»

Вернувшаяся с переговоров Дарья упала на стул, закрыв ладонями лицо.

– Нет, не могу поверить, что ты вернулся! – прошептала она, положив голову на плечо Святого. – Какого черта ты крался за мной аки тать в ночи? – Устаревший словесный оборот должен был подчеркнуть глупость игры, начатой у подъезда редакции. – Пришел бы домой.

– Разве тебя, неугомонная, застанешь? Пытался надиктовать послание на автоответчик телефона, но он, по-моему, у тебя не фурычит. – Сняв куртку, Святой укрыл зябко сведенные колени журналистки.

– Сломался, зараза, от перегрузок! – вздохнула Угланова. – Меня всю трясет. Ты же на подпольном положении. Амнистии в стране вроде бы не объявляли. – Она вопросительно уставилась в ожидании чуда на безмятежно полулежащего Святого, опирающегося затылком о стену.

– Таганка, я твой бессрочный арестант! – вместо ответа пропел он, разрушая хлипкие иллюзии. – Да, Дарья, странное рандеву получилось. Зря я не поднялся в редакцию. Ведь видел, что окно на втором этаже светится. С охранником лень договариваться было. Соседка у тебя дама общительная. Клюет на мужиков. Напрасно болтушке точные координаты оставляешь… А охранник ничего, молчун. Я, как Мюллер из «Семнадцати мгновений весны», уважаю молчунов! – Святой замолчал, вспоминая стареющую примадонну, высунувшую остренький носик в дверную щель. – Меня, Даша, ностальгия по Родине замучила. Тут пироги крутого замеса с моей помощью выпекать собираются. – Он осмотрел дежурку, взвешивая, стоит ли начинать продолжительную повесть, похожую на арифметическую задачу, где вместо исходных данных одни иксы.

Майор выплевывал застрявшие между зубами чаинки. Наркоман, скорчившись, дремал в клетке, называемой завсегдатаями подобных заведений обезьянником. Еще двое милиционеров стучали костяшками домино, ставя на кон конфискованные сигареты без акцизных марок, отобранные у уличных торговок.

– Не торопится майор. Видно, следователю решил передать по этапу, – определил причину медлительности Святой. – «Следак» только утром придет. С постели его поднимать веских оснований нет. Значит, можно потянуть кота за хвост.