Среди спутанного облака рыжих от хны кудряшек поблёскивали тоненькие серебряные серёжки.

– С огромным удовольствием. А ещё большим удовольствием для меня было бы взять интервью у автора…

– Это не я написала, – качнула головой Элен. – Это Фоке.

– Прошу прощения?

– Джордж Вашингтон Лафайет Фоке[139] – марксистский Гримальди[140], Тальма[141] социалистического театра! Это труппа решила поставить на афише моё имя, а я была и остаюсь против.

– Но ваша вступительная речь…

– А вот её действительно написала я, сэр, и горжусь этим. Несчастный Фоке…

– Я и не знал… – смущённо перебил её Олифант.

– Это всё от непосильного труда, – продолжила Элен. – Великий Фоке, в одиночку возвысивший социалистическую пантомиму до нынешнего уровня, поставивший её на службу революции, надорвался, сочиняя всё новые и новые пьесы, – публика переставала ходить на них после одного-двух представлений. Он довёл себя до полного изнеможения, изобретая всё более броские трюки, всё более быстрые трансформации. Он начал сходить с ума, его гримасы стали жуткими, отвратительными. Он вёл себя на сцене просто похабно. – Элен отбросила театральную патетику и заговорила с нормальными, будничными интонациям. – Мы уж чего только не делали, даже держали наготове костюмера, наряженного гориллой, чтобы выбегал на сцену и вламывал хорошенько бедняге Фоксу, если тот слишком уж разойдётся, – да всё попусту.

– Мне очень жаль…

– Как это ни печально, сэр, Манхэттен – не место для помешанных. Фоке сейчас в Массачусетсе, в соммервилльской психушке, и если вам захочется это напечатать, прошу покорно.

Олифант смотрел на неё, не зная, что и сказать. Мори Аринори отошёл в сторону и наблюдал за выходящей из «Гаррика» толпой. Глухонемой Сэсил исчез, забрав с собой свой гружённый свинцом отрезок ротанга.

– Я готова съесть целую лошадь, – весело объявила Элен Америка.

– Позвольте мне пригласить вас. Где бы вам хотелось пообедать?

– Да есть тут за углом одно местечко.

Элен направилась к выходу, не дожидаясь, пока джентльмен предложит ей руку; Олифант и Мори двинулись следом. Только сейчас Олифант заметил на ногах актрисы армейские резиновые сапоги – чикамоги[142], как называют их американцы.

Она провела их один квартал, а затем, как и пообещала, свернула за угол. Ярко освещённая кинотропическая вывеска каждые десять секунд перещёлкивала с «АВТОКАФЕ МОИСЕЙ И СЫНОВЬЯ» на «ЧИСТО БЫСТРО СОВРЕМЕННО» и обратно. Элен Америка обернулась и сверкнула улыбкой, её роскошный зад плавно перекатывался под конфедератской шинелью.

В переполненном кафе было шумно и душно; забранные мелким, как тюремная решётка, железным переплётом окна запотели так, что казались матовыми. Олифант даже не представлял себе, что бывают подобные заведения.

Элен Америка без слов продемонстрировала местные обычаи, взяв прямоугольный гуттаперчевый поднос из стопки ему подобных и толкая его по блестящей оцинкованной дорожке, над которой располагались десятки миниатюрных, окантованных медью окошек. Олифант и Мори последовали её примеру. За каждым окошком было выставлено своё блюдо, Олифант заметил щели для монет и полез в карман за кошельком. Элен Америка выбрала картофельную запеканку с мясом, мясо в тесте и жареную картошку – монетами её обеспечивал Олифант. За дополнительный двухпенсовик она получила из латунного крана щедрую порцию бурого, крайне сомнительного соуса. Мори взял печёную картошку, предмет страстной своей любви, а от соуса отказался – с некоторым даже, как показалось Олифанту, содроганием. Олифант, подрастерявшийся в столь необычной обстановке, ограничился кружкой машинного эля.

– Клистра меня убьёт, – заметила Элен Америка, ставя свой поднос на анекдотически маленький чугунный столик. Стол и четыре стула вокруг него были намертво привинчены к бетонному полу. – Не разрешает нам разговаривать с господами из прессы – и всё тут.

Она капризно повела плечиками, ещё раз сверкнула золотым зубом, а затем, покопавшись в звякающей груде, вручила Мори дешёвый железный нож и такую же трезубую вилку.

– Вы бывали в городе под названием Брайтон, мистер?

– Да, приходилось.

– И что это за место?

Мори с глубоким интересом рассматривал прямоугольную тарелку из грубого серого картона, на которой лежали его картофелины.

– Приятный город, – сказал Олифант, – очень живописный. Особенно знаменит водолечебный павильон.

– Это в Англии? – Элен Америка говорила с набитым ртом, а потому не очень внятно.

– Да, в Англии.

– Там много рабочих?

– Думаю, нет – в том смысле, как вы это понимаете. Однако там очень много людей, работающих в гостиницах и ресторанах, лечебных и увеселительных заведениях.

– Здесь, в Лондоне, к нам почти не ходят рабочие, совсем не та аудитория. Ладно, будем есть.

Чем Элен Америка и занялась. Застольные беседы, как понял Олифант, ценились в красном Манхэттене не слишком высоко.

Она вымела картонные «тарелки» подчистую, умудрившись даже собрать остатки соуса прибережённым ломтиком картошки.

Олифант вынул из записной книжки плотную белую картонку с машинной копией полицейского портрета Флоренс Бартлетт.

– Вы ведь знакомы с Флорой Барнетт, американской актрисой, мисс Америка? Мне говорили, что она невероятно популярна на Манхэттене… – Олифант показал карточку.

– Никакая она не актриса. Да и не американка, к слову сказать. Она – южанка, а может, даже из этих грёбаных французов. Восставшему народу такие, как она, не нужны. Мы их знаете сколько вздёрнули!

– Таких, как она?

– Что? – уставилась на него Элен. – Да какой ты на хрен журналист, расскажи своей бабушке…

– Мне очень жаль, если…

– Ну да, всем вам жаль. Да вам на всё начхать, вам лишь бы…

– Мисс Америка, прошу вас, я просто хотел…

– Спасибо за кормёжку, мистер, но со мной вам ничего не отколется, ясно? И этот бронтозаврус, ему тут тоже не хрен делать! У вас нет на него никаких прав, и когда-нибудь он будет стоять в манхэттенском «Метрополитене», поскольку принадлежит восставшему народу! С чего это вы, лимонники[143], взяли, что можете разгуливать повсюду и выкапывать наши природные сокровища!

И тут, словно по подсказке суфлёра, в дверях появилась сама Швабра Швыряльщица, великая и ужасная. Лысый огромный череп клоунессы был замотан весёленькой косынкой в горошек, на её ногах красовались такие же, как у Элен, но размера на три побольше чикамоги.

– Сию минуту, товарищ Клистра, – затараторила Элен.

Клоунесса испепелила Олифанта взглядом, после чего обе женщины удалились.

– Своеобразный вечер, мистер Мори, – улыбнулся Олифант.

Мори, погруженный в созерцание суеты и грохота «Автокафе», отозвался лишь через пару секунд:

– У нас тоже будут такие заведения, Орифант-сан! Чисто! Быстро! Современно!

Возвратившись на Хаф-Мун-стрит, Олифант направился прямо в свой кабинет.

– Можно мне войти на минуту, сэр? – спросил сопровождавший его до самых дверей Блай.