«Гранд-Отеля». Он заглянул в мешочек для губки – и увидел губку.

Олифант вернулся к бритвенному прибору; он вытряхнул все железки на крахмальную манишку вечерней рубашки, раскрыл перочинный нож, висевший у него на часовой цепочке вместо брелока, и подцепил дно футляра. Под оклеенной бархатом картонкой обнаружился сложенный в несколько раз лист бумаги.

Написанный карандашом текст хранил следы многочисленных подтирок и исправлений; скорее всего, это был незаконченный черновик какого-то письма. Без даты, без обращения к адресату и без подписи.

Большая часть листа оставалась чистой, за исключением едва различимых прямоугольников с вписанными в них заглавными буквами: АЛГ, СЖАТ и МОД.

Эти АЛГ, СЖАТ и МОД превратились со временем в три головы сказочного чудовища, непрошено поселившегося в мозгу Олифанта. Даже вероятная разгадка смысла этих букв, подсказанная стенограммами допросов Уильяма Коллинза, не смогла развеять навязчивый образ АЛГ-СЖАТ-МОДа, трёх змеиных шей с кошмарными человеческими головами, человеческими лицами. Мёртвое лицо Рэдли – застывший в беззвучном крике рот, пустые остекленевшие глаза. Мраморные черты Ады Байрон, надменные и бесстрастные, обрамлённые высшей геометрией локонов и завитков. Но третья голова, бредовый бутон, покачивающийся на гибком, чешуйчатом стебле шеи, ускользала от взгляда. Иногда казалось, что у неё лицо Эдварда Мэллори – агрессивно честолюбивое, безнадёжно искреннее; в другие моменты Олифант почти различал хорошенькое, ядовитое личико Флоренс Бартлетт, окутанное парами серной кислоты.

А иногда, например – сейчас, в липких объятиях резиновой лохани, уплывая к континенту снов, он видел собственное лицо, свои глаза, полные несказанного ужаса.

Следующее утро проспавший допоздна Олифант провёл в постели, куда Блай приносил ему папки из кабинета, крепкий чай и тосты с анчоусами. Он просмотрел досье на некоего Вильгельма Штибера, прусского агента, действующего под маской Шмидта, редактора эмигрантской газеты. С гораздо большим интересом он изучил и снабдил пометками отчёт с Боу-стрит о недавних попытках контрабандного провоза военного снаряжения – груз неизменно предназначался для Манхэттена. Следующая папка содержала распечатанные тексты нескольких писем от некоего бостонца, мистера Коупленда. Мистер Коупленд, разъездной агент лесоторговой фирмы, состоял на британском жаловании. Его письма описывали систему укреплений, защищающих остров Манхэттен, с особым упором на расположение артиллерийских батарей. Тренированный взгляд Олифанта быстро пробежал описание южного форта Губернаторского острова (допотопное барахло) и зацепился за сообщение о слухах, что Коммуна установила минное заграждение от Роумерских мелей до пролива Те-Нарроус.

Олифант вздохнул. Он сильно сомневался, что пролив заминирован, сколько бы ни хотелось руководителям Коммуны уверить в этом весь мир. Нету них никакого заграждения, нет, – но скоро будет, если дать волю господам из Комиссии по свободной торговле.

В дверях возник Блай.

– У вас назначена встреча с мистером Уэйкфилдом, сэр, в Центральном статистическом бюро.

Часом позже Беттередж распахнул перед ним дверцу кэба.

– Добрый день, мистер Олифант.

Олифант забрался внутрь и сел. Чёрные складчатые шторки на окнах были плотно задёрнуты, закрывая Хаф-Мун-стрит и стылое ноябрьское солнце. Как только экипаж тронулся, Беттередж открыл стоявший в ногах чемоданчик, достал фонарь, ловко его зажёг и укрепил на подлокотнике при помощи латунной струбцины. Внутренность чемоданчика поблёскивала, словно миниатюрный арсенал.

Олифант молча протянул руку и получил от оперативника тёмно-красную папку – дело об убийстве Майкла Рэдли.

Тогда, в курительной «Гранд-Отеля», именно Олифант и был третьим собеседником генерала Хьюстона и несчастного, обречённого на скорую смерть Рэдли. Оба эти красавца быстро напились. Рэдли выглядел гораздо приличнее, однако казался менее предсказуемым и значительно более опасным. Пьяный Хьюстон увлечённо играл роль американского варвара: с налившимися кровью глазами, взмокший от пота, он сидел, взгромоздив тяжёлый, заляпанный грязью сапог на стул. Он курил трубку, сплёвывал куда попало, последними словами чихвостил Олифанта, Британию и британское правительство. И строгал какую-то дурацкую деревяшку, прерываясь только для того, чтобы подточить складной нож о край подошвы. Иное дело Рэдли, его прямо лихорадило от возбуждающего действия алкоголя – щёки горели, глаза сверкали.

Олифант пришёл к Хьюстону со вполне сознательным намерением поубавить тому прыти перед отъездом во Францию, никак не ожидая оказаться в напряжённой атмосфере взаимной, почти не скрываемой враждебности между генералом и его пресс-агентом.

Ему хотелось заронить семена сомнения в благополучном исходе французского турне; с этой целью, и в первую очередь для ушей Рэдли, он вскользь намекнул на более чем тесное сотрудничество разведывательных служб Британии и Франции. Олифант высказал уверенность, что Хьюстон уже приобрёл по меньшей мере одного влиятельного врага в рядах Полис-де-Шато, преторианской гвардии императора Наполеона. Будучи очень немногочисленны, исподволь внушал Олифант, сотрудники Police des Chateaux не связаны в своих действиях ни законами, ни даже конституцией; было заметно, что никакие спиртовые пары не помешали Рэдли взять предполагаемую опасность на заметку.

Затем появился рассыльный с запиской для Рэдли. Когда дверь открывалась, Олифант мельком увидел озабоченное лицо молодой женщины. Рэдли удалился, объяснив, что ему необходимо переговорить со знакомым журналистом.

Вернулся он минут через десять. За эти десять минут генерал вылакал чуть не полпинты бренди. Олифант выслушал ещё одну особо цветистую тираду и откланялся.

Получив на рассвете телеграмму, он вернулся в «Гранд» и сразу же отыскал гостиничного детектива, отставного полицейского по фамилии Маккуин. Вызванный среди ночи дежурным мистером Парксом, Маккуин первым вошёл в номер Хьюстона.

Пока Паркс пытался успокоить истеричную супругу ланкаширского подрядчика, проживавшего на момент переполоха в номере двадцать пять, Маккуин подёргал дверь соседнего, двадцать четвёртого номера, и та сразу открылась. Окно было выбито, комнату заносило снегом, в холодном воздухе пахло порохом, кровью и, как деликатно выразился Маккуин, «содержимым внутренностей покойного джентльмена». Увидев окровавленный труп Рэдли, Маккуин крикнул Парксу, чтобы тот телеграфировал в полицию. Затем он запер дверь мастер-ключом, зажёг фонарь и заблокировал вид с улицы остатками одной из занавесок.

Не было никаких сомнений, что Рэдли обыскали. В луже крови и прочих субстанций, окружавших труп, валялись многоразовая спичка, портсигар, мелкие монеты – обычное содержимое мужских карманов. Обследовав помещение, детектив обнаружил карманный многоствольный пистолет фирмы «Ликок и Хатчингс» с ручкой из слоновой кости. Спусковой крючок у оружия отсутствовал. Три из пяти его стволов были разряжены, по оценке Маккуина – сравнительно недавно. Продолжив поиски, он нашёл в россыпи битого стекла безвкусно раззолочённый набалдашник генеральской трости. Неподалёку лежал окровавленный пакет, плотно завёрнутый в коричневую бумагу. Как выяснилось, он содержал сотню или около того кинотропических карточек, перфорация на них была безнадёжно испорчена попаданием двух пуль. Сами пули, свинцовые и сильно смятые, выпали в руку детектива, когда тот осматривал карточки.

Последующий осмотр комнаты специалистами из Центрального статистического – услуги столичной полиции по настоянию Олифанта были отклонены – мало что добавил к наблюдениям многоопытного гостиничного детектива. Из-под кресла был извлечён спусковой крючок пистолета «ликок-и-хатчингс». Там же был найден совершенно неожиданный предмет – белый пятнадцатикаратовый чистейшей воды