Мэллори давно не слышал, чтобы женщина говорила во время совокупления по-английски; совершенно ошарашенный, он резко кончил, как будто бесстыдное раскачивание гладких, упругих бёдер насильно вырвало семя из его плоти.

После короткой паузы, когда оба они переводили дух, Хетти чмокнула Мэллори в щёку и сказала:

– Это было прекрасно, Нед. Ты действительно знаешь, как это делается. А теперь давай поедим, давай? До смерти жрать хочется.

– Хорошо, – отозвался Мэллори, вываливаясь из потной люльки её бёдер.

Его переполняла благодарность к ней – как, впрочем, и всегда, к каждой женщине, которая была к нему благосклонна, – благодарность с некоторой примесью стыда. Но всё заглушал голод. Он не ел уже много часов.

– В «Олене», это трактир внизу, могут сообразить для нас вполне приличный пти-супе[107]. Попросим миссис Кэрнз, она сходит и принесёт. Миссис Кэрнз – это жена хозяина дома, они живут тут прямо через стенку.

– Прекрасно, – кивнул Мэллори.

– Но тебе придётся заплатить и за еду, и ей тоже надо будет дать что-нибудь.

Хетти скатилась с кровати – и только потом одёрнула задранную рубашку; вид роскошных округлых ягодиц наполнил Мэллори благоговейным трепетом. Хетти выбила по стене резкую дробь; через несколько долгих секунд раздался ответный стук.

– Твоя подружка что, по ночам не спит? – удивился Мэллори.

– Она у меня привычная, – сказала Хетти, забираясь в кровать; пружины снова жалобно скрипнули. – Не обращай на неё внимания. По средам наша миссис Кэрнз так обрабатывает своего несчастного мистера, что никто в доме спать не может.

Мэллори осторожно снял «французский дирижабль», несколько растянувшийся, однако не получивший пробоин, столь губительных для воздухоплавательных аппаратов, и брезгливо уронил его в ночной горшок.

– Может, откроем окно? Жарко тут, сил нет.

– Ты что, дорогуша, хочешь впустить сюда смрад? – Хетти усмехнулась и с наслаждением поскребла себя между лопаток. – Да и вообще окна тут не открываются.

– Почему?

– Все рамы наглухо забиты. Девушка, которая жила здесь раньше, прошлой зимой… Странная была, очень уж спесивая и держала себя – будто из благородных, но всю дорогу жутко боялась каких-то там врагов. Вот она, наверное, и заколотила все окна. Да заколачивай не заколачивай, всё равно до неё добрались.

– Это как? – поинтересовался Мэллори.

– Она никогда не водила сюда мужчин, я такого ни разу не видела, но в конце концов за ней пришли фараоны. Из Особого отдела, слыхал, наверное? И на меня тоже, ублюдки, насели, а откуда мне знать, чем она там занималась и какие у неё друзья. Я даже фамилию её не знала, только имя, то ли настоящее, то ли придуманное, поди разберись. Сибил какая-то. Сибил Джонс.

Мэллори подёргал себя за бороду.

– А что она такого сделала, эта Сибил Джонс?

– Родила вроде бы ребёнка от члена парламента, когда была совсем ещё молоденькой, – пожала плечами Хетти. – От мужика по фамилии… да ладно, тебе это ни к чему. Она крутила всю дорогу с политиками и ещё немножко пела. А я вот зато позирую. Коннэсеву поз пластик?[108]

– Нет.

Мэллори совсем не удивился, заметив на своём колене блоху. Изловив насекомое, он безжалостно его раздавил; на ногтях больших пальцев остались маленькие пятнышки крови.

– Мы одеваемся в облегающее трико, точно под цвет кожи, разгуливаем за стеклом, а мужики на нас глазеют. Миссис Уинтерхолтер – ты видел её сегодня в садах – за нами присматривает, она, как это называется, мой импресарио. Народу сегодня было кошмарно мало, а эти шведские дипломаты, с которыми мы пришли, они жмоты, как не знаю что. Так что мне повезло, что ты подвернулся.

В наружную дверь коротко постучали.

– Донне-муа[109] четыре шиллинга, – сказала Хетти, вставая.

Мэллори взял со стула свои брюки, покопался в кармане и вытащил несколько монет. Хетти вышла в прихожую и через пару секунд принесла на ободранном, сплошь в трещинах и выбоинах, лакированном подносе буханку чёрствого хлеба, кусок ветчины, горчицу, четыре жареных колбаски и запылённую бутылку тёплого шампанского.

Наполнив два высоких, не слишком чистых бокала, она принялась есть – совершенно спокойно и молча. Мэллори безотрывно глядел на её полные, с симпатичными ямочками руки, на тяжёлые груди, тёмные соски которых отчётливо просвечивали сквозь тонкую ткань рубашки, и немного удивлялся заурядности лица – при такой-то фигуре. Он выпил бокал плохого, перекисшего шампанского и жадно набросился на зеленоватую ветчину.

Хетти покончила с колбасками, а затем выскользнула из кровати, виновато улыбнулась, задрала сорочку до талии и присела на корточки.

– Шампанское, оно прямо проскакивает насквозь, правда? Мне нужно на горшок. Не смотри, если не хочешь.

Мэллори скромно отвернулся и тут же услышал звон струи о жесть.

– Давай помоемся, – предложила Хетти. – Я принесу тазик.

Она вернулась с эмалированным тазом вонючей лондонской воды и стала обтирать себя люфой.

– Формы у тебя великолепные, – сказал Мэллори.

У Хетти были миниатюрные кисти и ступни, а округлость её икр и ляжек являла собой чудо анатомии млекопитающих. Её тяжёлые, крепкие ягодицы были безупречны. Мэллори они показались смутно знакомыми, где-то он видел точно такие же, скорее всего – на исторических полотнах современных мастеров… А что, вполне возможно, это они и есть. Из курчавой огненно-рыжей поросли скромно выглядывали розовые, молчаливо сжатые губы.

Заметив его взгляд, Хетти улыбнулась.

– А ты хотел бы посмотреть на меня голую?

– Очень.

– За шиллинг?

– Идёт.

Хетти скинула сорочку с явным облегчением, её тело покрывала испарина. Она аккуратно обтёрла губкой пот с подмышек.

– Я могу держать позу, совсем почти не двигаться целых пять минут подряд, – сказала Хетти слегка заплетающимся языком: бутылку шампанского она выпила почти в одиночку. – У тебя есть часы? Десять шиллингов, сейчас сам увидишь. Спорим, что получится?

– А я и не сомневаюсь.

Хетти грациозно нагнулась, взялась рукой за левую щиколотку, подняла ногу над головой, не сгибая в колене, и стала медленно поворачиваться, переступая с носка на пятку и назад.

– Нравится?

– Потрясающе! – восхищённо выдохнул Мэллори.

– Смотри, я могу прижать ладони к полу, – сказала она, нагибаясь. – Большинство лондонских девиц так затягиваются в корсеты, что переломились бы на хрен пополам, попробуй они такое. – Затем она села на шпагат и уставилась на Мэллори снизу вверх, пьяненькая и торжествующая.

– Да я просто жизни не видел, пока не попал в Лондон! – сказал Мэллори.

– Тогда снимай свою рубашку и давай пилиться голыми. – К её лицу прилила кровь, серые глаза широко раскрылись и выпучились.

Как только Мэллори снял сорочку, Хетти вскочила на ноги и подошла к нему с эмалированным тазиком в руках.