будет после войны, о том, почему нельзя мириться с тактикой выжидания, которой придерживаются деятели лондонского правительства.

— Басил, как бы ты поступил, если бы тебе предложили во имя спасения людей прыгнуть с высокой скалы? Ты бы прыгнул?

— Наверное, прыгнул.

— А если бы с самолета?

— Так с самолета прыгать легче, чем со скалы.

— Чего ты больше всего боишься?

— Змей и женщин.

— Я же серьезно спрашиваю.

— А для чего тебе это нужно?

— Об этом ты узнаешь после. Я приглашу тебя еще раз.

Через несколько дней они встречаются снова.

— Тебе хотят поручить особое задание.

— Сделаю все, что от меня зависит…

Когда объявляют об отъезде на фронт, Васила охватывает беспокойство: «А как же с заданием?» У него возникают сомнения: «Передумали? Или, может, не доверяют?» — но он гонит их прочь. Главное — он едет с товарищами на фронт, а там он себя покажет.

Вечером начинается посадка в эшелон. И вдруг Васила снова вызывают к Эмлеру и начальнику штаба. Тот пожимает Василу руку и вручает пакет:

— Эти бумаги передадите в штаб военного округа в Саратове. Там же узнаете о дальнейшем.

До Саратова Василу приходится добираться и в обычном пассажирском поезде, и на крыше вагона, и на платформе, покрытой брезентом. Пакет он хранит на груди и часто ощупывает, даже крепко засыпать боится.

Но вот и штаб военного округа. Часовой вызывает дежурного.

— Офицер связи? — спрашивает дежурный.

— Да.

— Минуточку…

Вскоре он возвращается с миловидной девушкой в ладно сидящей военной форме. «Вот это да!» — хочется воскликнуть Василу, но он вовремя спохватывается.

— Вы чехословацкий офицер? — с улыбкой спрашивает девушка. — Пойдемте, генерал ждет вас.

— Очевидно, вы пользуетесь большим доверием в своей части? — с интересом смотрит на него генерал. — Немного отдохнете, и мы отправим вас в Бузулук. Только никому ни слова. Туда приедут товарищи из Москвы. От них вы и узнаете о своем задании.

В Бузулуке Васил встречается со старым коммунистом Ченеком Грушкой. Он-то и вводит Киша в курс дела:

— Готовится высадка воздушного десанта в Чехословакию. Сам понимаешь, дело это опасное… — Он подробно рассказывает о парашютистах, осуществивших убийство Гейдриха, а на прощание крепко пожимает руку Василу: — Ну, желаю удачи…

Бригада следует на фронт. Небо за окном вагона кажется бескрайним. Осенний воздух настолько прозрачен и бодрящ, что дышится легко, как в горах.

Эшелон 1-го батальона останавливается в третий раз за день.

— Пан штабс-капитан, почему мы опять стоим? — спрашивает приземистый четарж, когда командир батальона, по обыкновению, обходит вагоны.

— Черт его знает, — отвечает Йозеф Коля. — Наверное, пути забиты. Паровоз есть, рельсы в порядке, и «юнкерсов» не видно. А вы боитесь, что не доедем вовремя?

— Да мы не знаем, куда едем.

— Откровенно говоря, и я этого не знаю. Наверняка куда-нибудь к Днепру…

Пока за окнами редко мелькают развалины и пепелища. Но что будет дальше? Чехословацкие воины слышали о выжженной земле в бассейне Днепра только от участников боев под Соколовой, которых в бригаде называют «соколовцами». Как-то это выглядит в действительности?

Эвжен Микулашек видел выжженную землю у Острогожска, когда ранней весной шагал вместе с покойным ныне Иркой Франком в составе роты противотанковых ружей к Харькову. Видел закопченные трубы, одиноко торчащие на пепелищах, запорошенные черным снегом равнины, напоминающие пустыню, и дороги, ведущие в никуда. Видел людей, исхудавших, измученных, искалеченных. Но сегодня день такой чудесный, что думать о тяготах войны, о бедствиях и страданиях народа не хочется…

Шестой вагон успешно справляется с заданием начистить на весь эшелон картошки. Для этого бойцы отходят на приличное расстояние от эшелона и располагаются в самом центре некошеного луга, возле ручья, вытекающего из березовой рощицы. От походной кухни, разместившейся на платформе, тянет аппетитным запахом гуляша.

Офицер просвещения Фред Бенедикт разносит бригадную газету с последними сообщениями, рассказывает о событиях на фронтах, отвечает на вопросы. Солдаты любят его за то, что он делит с ними радости и горести, а держится очень скромно. От него они узнают, что войска Ватутина форсировали Днепр и сражаются на правом берегу за плацдармы севернее Киева. Обсудить сообщение спешат даже те, кто еще минуту назад выстраивался с миской возле кухни, — такая это ошеломляющая новость. Теперь не нужно гадать, куда направляется эшелон. Но к охватившему их чувству радости примешивается и чувство вины: основная тяжесть боев с противником опять легла на советских воинов. И былое спокойствие сменяется нетерпением: когда же они доберутся до передовой?

Однако машинист дает сигнал к отправлению только перед заходом солнца. Эшелон мчится на запад, к Днепру.

Эвжен Микулашек лежит на верхней полке. Рядом бойцы играют в карты. Под потолком плавает облако махорочного дыма. Весело шумят игроки и болельщики.

— А теперь на Киев! — Станда Валек эффектным жестом бросает последнюю карту а забирает выигрыш. Потом он снимает сапоги, разворачивает портянки и свешивает руки между колен.

— Это, панове и товарищи, обструкция, — протестует один из болельщиков. Здесь, на фронте, он пулеметчик, а на гражданке был приказчиком.

— Что случилось? — спрашивает вежливо Станда и зевает.

— Да то, что ты осел. А портянки свои убери куда-нибудь подальше, иначе я их выброшу.

— В доброте вам не откажешь, — ворчит Станда, но портянки засовывает в сапоги, подвешенные на гвоздике под самым потолком.

Эвжену вспоминаются события последней ночи перед отъездом из Новохоперска… Уютная комната. Цветы на подоконнике. Книги на полке. В открытое окно врывается запах сена, которое он так и не успел убрать. Не успел, потому что пришла Дуня, взяла его за руки и повела к дому. Там она присела на край сундука и долго, испытующе глядела на него. А потом так просто сказала:

— У меня будет ребенок, Женя. Как его назвать?

Он положил голову ей на колени, а она гладила его по волосам и тихо покачивала головой, будто разговаривала еще с кем-то.

— Ни о чем не беспокойся. Я вернусь, вот увидишь. Я обязательно вернусь. А знаешь, Дуня, пойдем завтра распишемся. Сейчас война, и нас распишут сразу…

Она прижалась к нему:

— Нет, Женя, завтра не надо. Распишемся, когда вернешься.

Он не стал спорить, и теперь очень жалеет об этом.

— Я боюсь, — сказала Дуня.

— Чего?