– Будь добр, сядь. Тебе надо выпить.

– Кипрский бренди – это то, что мне сейчас нужно, – согласился Старлиц. – Еще бы сигаретку...

– У меня целая коробка первосортных гаванских сигар. Куда она запропастилась?

Не найдя коробку на просторном столе, Старлиц встал на колени и, заглянув под стол, нашарил там, кроме сигар, пару туфелек на высоком каблуке.

При виде туфель Озбей поморщился.

– Их искала Гонка.

Он подал Старлицу хрустальный бокал, тот сделал большой глоток.

–Живительная влага! – воскликнул он. – От этих перелетов у меня мозги набекрень. Душу я оставил на Гавайях, мой призрак реет где-то над Тихим океаном. – Он зажег сигару от фарфоровой настольной зажигалки. Жить снова становилось приятно. Он поспешно уселся.

Озбей пригубил бренди и поставил рюмку.

– Мне нравится смешивать напитки, – признался он, закуривая сигару. – Нравится коллекционировать украшения для бутылок и бутылки-сувениры, дорогие графины и палочки для помешивания коктейлей. Но пить я уже не люблю. Не могу захмелеть! То телефонный звонок среди ночи, то выстрел, то сирена... Не могу расслабиться с рюмкой в руке и стать самим собой. Я больше не принадлежу себе, вот в чем дело. – Озбей трагически расширил глаза. – Даже мои ребята уже не те.

– Такова цена успеха, дружище. Деньги меняют все.

Озбей запустил руку в карман пиджака и достал крохотную дозу кокаина в обертке.

– Это еще работает. Кокаин расширяет личность. Благодаря ему ты становишься исполином. – Он провел по фольге ухоженным ногтем и втянул в ноздри порошок. – Когда ты оставлял группу на мое попечение, – продолжил он, задумчиво потирая нос, – я пожал тебе руку, помнишь? Я поклялся, что буду беречь девушек. Сейчас я признаюсь: я их не сберег. Они умирают, все они умрут. Мне все равно. Человек, сказавший тебе, что они ему важны, не был мной. Девушки не имеют значения. Я значение имею. – Он оглядел свой роскошный кабинет. – Это имеет значение.

Старлиц стряхнул с кончика сигары белый пепел.

– Точка зрения, – согласился он.

– Однажды ты мне сказал, что я должен решить, кто я. Это были мудрые слова. Но решить непросто. Меня зовут не Мехмет Озбей. Мое имя – Абдулла Октем.

Старлиц сочувственно приподнял брови.

– Мне должна быть важна разница?

– Известно тебе о турецком киприоте по имени Алпарслан Тюркеш? Он военный, бывший глава службы государственной безопасности Турции. Слыхал про генерала Алпарслана Тюркеша? Это был один из величайших людей в мире. Мне он был как отец.

– Жаль, но я его не знал.

– Толпы на турецком Кипре у меня на глазах носили его на руках. В Туркмении и в Азербайджане ему со слезами целовали руки. У него было девять детей. Он был основателем «Серых волков». У тебя есть девять детей, Старлиц?

– Нет.

– У меня четверо.

– Для начала неплохо.

– Но я не знаю, что говорить сыновьям. Их фамилия – Октем, они дети Абдуллы Октема, а не Мехмета Озбея. Как им сказать, что друзья их отца называют себя терминаторами и работают на организации вроде «Турецкой бригады мстителей»?

Озбей сел за стол, выдвинул ящик и вынул оттуда фотографию в золоченой рамке. Поставив ее перед собой, он грустно проговорил, не стесняясь слез:

– Бедняжка Мерель... Когда мы поженились, я был старшим молодежной бригады. Мы, молодые «Серые волки», разбивали палатки в лесу и пели патриотические турецкие песни. Мы учились завязывать тугие узлы, раскладывать костры, мы избивали профсоюзные демонстрации. Это была скромная жизнь, посвященная нации. Мерель родила мне сыновей, но я ее пережил, что неудивительно.

– У меня та же проблема, – сознался Старлиц. – Знаешь, я уверен, что люди, счастливые в семейной жизни, никогда мне не попадались и не попадутся.

– Я знал, что ты меня поймешь, – сказал Озбей благодарным тоном. – Потому что ты философ. В моей жизни был один-единственный период, когда я серьезно относился к философии, – это когда я был студентом Американского университета, но ведь тогда я отбывал семилетний срок в швейцарской тюрьме... В цюрихском аэропорту у нас нашли четыре килограмма героина. Нас выдали наши враги. ASALA, Армянская тайная армия [81]. Мы тогда занимались ее ликвидацией.

– Тебя схватили швейцарцы? После того как ты дал показания в Италии на процессе Мехмета Али Агджи? Ты смелый парень!

– Сначала они сцапали Мехмета Сенера, но он так и не заговорил. Мехмет Сенер – славный малый, патриот, человек, которому можно доверять. Я иногда с ним вижусь, хотя теперь он носит другое имя. Мы не сказали чертовым швейцарцам ни словечка. Так прошел год, другой, третий, четвертый... А потом нас передали ЦРУ и через систему организаций GLADIO [82] вернули обратно. Я попал в тюрьму мальчишкой, недавно из университета. Тюрьма меня закалила. Тюрьма сделала из меня сурового мужчину.

– Таково влияние тюрьмы, – согласился Старлиц. – Вацлав Гавел [83] говорил то же самое.