программы, в число которых российская станция, понятное дело, не входит. Поэтому Бангладеш рассчитывается с нами, например, джутом.

– Джутом?

– Именно так. Джутовая ткань идет или на основу для ковров, или для мешков, причем мешки получаются из джута превосходные: например, хороший кофе можно возить только в джутовых мешках. Хотя, по правде сказать, я даже не знаю, как этот самый джут выглядит, – признался инженер, – да это и неважно.

Лавров подумал о том, что ведь и для него самого многие немаловажные стороны его собственной работы остаются неизвестными.

– Важнее, что джут – отличный биржевой товар. А с его реализацией наша сторона, в общем-то, не испытывает особых проблем, – продолжал инженер. – Если бы в ходе стройки не возникали тут и там типичные для третьих стран особые ситуации, на преодоление которых подчас приходится бросать лучшие силы российского менеджмента, было бы совсем здорово.

– Согласен.

– Ладно, пойду я потихоньку, – сказал инженер, – удачи вам на реке. И будьте поосторожнее, майор.

Батяня уже входил в ангар, когда прямо по взлетной полосе к ним на полной скорости с воем сирен и миганием проблесковых маячков подлетела полицейская машина. Из нее выскочил полицейский с каким-то портфелем в руках и со всех ног бросился к старшему офицеру, присутствовавшему в ангаре. Что-то быстро отрапортовав, он передал высокому чину портфель, козырнул – и исчез за дверью ангара. А чиновник полицейского департамента с улыбкой направился к Беляеву, сосредоточенно протиравшему забрало боевого шлема.

– Это ваш портфель? – перевел посольский толмач вопрос полицейского. – Вы можете опознать свое имущество?

У профессора даже тряпочка выпала из рук от неожиданности:

– Мой. Могу опознать. Это мой компьютер!

Он вырвал из рук чиновника портфель, судорожными движениями расстегнул «молнии» и вытащил ноутбук:

– Мой! По крайней мере, очень похож.

Ученый положил ноутбук на ближайший ящик, открыл крышку и быстро набрал код. «Виндоуз» загрузился, и разработчик невиданной оборонной системы издал победный крик:

– Мой! Сто процентов – мой! И все программы мои, в целости и сохранности!

Он бросился к чиновнику и схватил его за руки:

– Спасибо, дорогой! Вы – лучшая полиция в мире! Вы просто спасли меня! Вы даже не представляете, как многое вы для меня сделали. И для России тоже... – зачем-то добавил Беляев и покраснел.

Чиновник попросил ученого расписаться на каком-то бланке, подтверждающем, что у русских больше нет претензий к местной полиции, и с гордостью удалился, оставив за себя присутствовать на погрузке погибших полицейского чином пониже. А профессор снова бросился к компьютеру, радуясь, как ребенок, и с явным удовольствием щелкая по его клавишам.

– Ты смотри, нашли, – подошел к Батяне Саныч. – Это надо же – отыскать ноутбук в таком огромном городе!

– Да уж, – процедил Лавров, – что правда, то правда – нашли иголку в стоге сена...

Время здесь тянулось необычайно медленно. А с другой стороны, вполне возможно, что оно бежало и очень быстро. Вот только определиться с этим было сложно – его любимые часы, подарок от группы к недавнему юбилею, исчезли с руки бесследно, а других ориентиров, по которым можно было бы каким-то образом засекать столь привычные в обычной жизни минуты и секунды, здесь не было. Ни одного окна. Ни одного звука. Только бетонные стены, низкий потолок и энергосберегающая лампочка, безжизненным голубоватым светом освещавшая камеру.

Разгуляев вздохнул и перевернулся на другой бок.

Он все время вспоминал события того дня и никак не мог вычислить, в какой момент дал промашку. Когда споткнулся и упал в воду? Когда не сумел зацепиться за сцену, и течение снесло его ниже? Когда не заметил бревно, больно ударившее его по плечу – так, что грести сразу стало почти невозможно?

Наверное, потому он так и обрадовался лодке, вдруг залопотавшей дохлым мотором всего в каких-то десяти метрах от устало гребшего Василия. Он закричал, замахал здоровой рукой, стараясь, чтобы его поскорее заметили. И какое облегчение он испытал, как стало радостно на душе, когда лодка, взревев двигателем, заложила вираж, поворачивая к нему.

В плоскодонке сидели четверо парней. Со смехом и криками на абсолютно непонятном Разгуляеву языке они протянули ему руки и в одно мгновение втащили в лодку. Устало усевшись на дно лодки, Василий улыбнулся своим спасителям:

– Спасибо, ребята. Выручили меня. Сэнк ю!

– Руссо? – поинтересовался один из его спасителей, внимательно приглядываясь к певцу.

– Руссо, – кивнул Василий. И больше не помнил уже ничего – сильнейший удар по голове отключил его сознание.

А очнулся он уже здесь, в зиндане – бетонной яме, где прямо на полу валялись матрацы.

Он открыл глаза, и первое, что услышал, был возглас: «Ну, слава богу! Очнулся!» Над ним, стоя вокруг него на коленях, склонились трое, и в глазах их было что-то странное. Какое-то острое, буквально физически ощущаемое выражение. Страх? Тревога? Беспокойство за состояние его здоровья?

Разгуляев приподнялся, пытаясь оглядеться, и тут же непроизвольно застонал – в затылок тысячами иголок впилась боль. Да и вся голова гудела, как колокол, а картинка перед глазами плыла, не позволяя сосредоточить взгляд на окружающих предметах.

– Тише вы, лежите лучше, – заботливо проговорил один из мужчин, склонившихся над ним. – Может, у вас и сотрясение мозга случилось – после такого-то удара не мудрено. Шишка вон выскочила – на полголовы.

Василий закрыл глаза и, подняв руки, попытался ощупать голову. Да, прав товарищ – гузак на затылке вырос – будь здоров. И правая рука здорово болела – это ж надо было так неаккуратно удариться!

– Где это мы? – спросил Василий, и не сразу узнал свой голос – в горле пересохло, язык прилип к нёбу, и звуки, которые издавали его голосовые связки, изменились до неузнаваемости. – Воды можно попросить?

– В тюрьме, – услышал в ответ. – А воды сейчас дадим, с этим проблем нет...

Оказалось, что эти трое его собратьев по несчастью – зрители злополучного концерта, завершившегося грандиозным потопом. Их тоже выловили из воды. Они тоже обрадовались спасению. И тоже, как и Разгуляев, вскоре оказались в этой камере.

Трудно сказать, сколько часов они здесь уже просидели. Судя по тому, что их уже дважды кормили какой-то рисовой похлебкой с рыбой, наверное, не меньше двух суток.

Время шло. Голова у Разгуляева уже почти прошла, плечо тоже болело меньше. Куда сильнее беспокоило и его, и его сокамерников чувство полной неопределенности. Никто к ним не приходил. Да и как сюда можно было прийти? Сверху, через откидывавшуюся решетку, к ним опускали харчи – похлебку, воду, лепешки. Никто ничего не сообщал, не объяснял, за что они здесь находятся и как долго это будет продолжаться.

Русские были не единственными узниками этой темницы. Довольно узкая горловина зиндана расширялась книзу, и в не таком уж маленьком помещении сидели и китайцы. За что их сюда бросили, Василий не выяснял. Не зная китайского, он этого сделать все равно не мог. Да и, по большому счету, особого интереса у него это не вызывало. Тут бы со своим собственным будущим разобраться...

Поначалу сокамерники Василия обрадовались, увидев артиста. Такой человек, настоящая звезда российской эстрады, в этой дыре долго сидеть не будет, рассуждали они. Если это государственная тюрьма, то скоро появятся адвокаты и вмешаются в его судьбу, а значит, появится шанс и у остальных. Если же это похищение и их содержат ради выкупа, то соседство с совсем не бедным певцом тоже сулило им определенные дивиденды.