черта не вышло. Он не сумел даже преодолеть первую ступень «операции», так скрупулезно и старательно описанной в ученой статье английского естествоиспытателя. Кое-что у Женьки начало получаться лишь с «материалом», взятым у третьей жертвы, – какого-то восточного недомерка в наколках, которого, как вскользь и нехотя поведал Егор, они «завалили» где-то в районе Олимпийской деревни.

С самого начала в качестве жертв выбирались исключительно монголоиды. Егор при этом рассуждал так: подлинные тсантсы – «амулетики из Сингапура» – вещи с Востока, изделия малайских мастеров- живоглотов, а значит… «В принципе-то, – говаривал он, – я проштудировал эту статейку внимательно и вот что понял: ничего особенно сложного в методике изготовления нет. Эту дрянь прежде кто делал? Дикари. Люди каменного века. И обходились они самыми примитивными средствами, всем, что природа давала. Так что при определенном профессиональном навыке – а у моего Чучельника ручки золотые, – да еще ежели мозгами пораскинуть, как «модернизировать процесс»… Ну, положим, у братана моего извилин маловато, так мы поможем, а, Вань? За такие-то бабки… Этот твой безногий ублюдок, что, химическую экспертизу будет проводить тому, что мы ему привезем? Возраст, что ли, этой дряни будет определять? Искусствоведам- антропологам ее показывать? Ни хрена подобного! Конечно, мы рискуем, Ванька, я понимаю, сильно рискуем с этой подделкой, но… А с другой стороны, кто не рисковал? Вон я недавно прочел – у молодого Микеланджело никто сначала статуи не покупал. А за античные, вырытые из земли, кардиналы да герцоги римские баснословные суммы платили. И что же отколол создатель Ватикана? Как-то там подсуетился, что- то отполировал, что-то затер, придал своей скульптуре максимально древний вид и… толкнул как «вырытый из земли антик»! Кощунственно сравнивать, говоришь? А, брось. Гении мухлевали, так что… Ты только вдумайся: он, Феликс, платит сто кусков за эту дрянь. Нам же без этих денег – сам знаешь – зарезаться можно. А я резаться, Ванечка, не желаю».

«Лучше кого-нибудь другого зарежу», – добавлял Белогуров. А Егор не отвечал. Смотрел в зеркало на свое отражение. Ноздри его раздувались. И он тогда был – сама воплощенная решимость действовать.

Ту первую вещь Чучельника Белогуров повез Феликсу, отчаянно труся. Если бы только Михайленко заподозрил подделку… Если бы в изуродованную шрамами голову этого «бедного ублюдка» закралась хоть тень подозрения, что они так чудовищно кинули его, то… У Феликса Счастливого, хотя он не мог самостоятельно передвигаться, было достаточно денег, чтобы «обездвижить» на веки вечные тех, кто попытался его обмануть. Выстрел из оптической прогремел бы из чердачного окна дома напротив и… У Белогурова не было иллюзий на этот счет.

– Феликс, ты, конечно, понимаешь… Это вещи такого сорта, что… Словом, это опасные вещи. О них никто не должен знать. Это я насчет людей, которые живут в твоем доме… – Белогуров наблюдал за Михайленко, завороженно разглядывавшим ТСАНТСУ, извлеченную из кокона китайского шелка и водруженную на специальную подставку. Он впервые тогда подумал: «Это опасный сумасшедший. Даже хуже нашего Чучельника. Гораздо хуже. В том взрыве, в том пламени пожара, расплавилась не кожа его, а его проклятые вывихнутые мозги!»

– Я понимаю. Конечно, конечно, – Феликс послушно кивнул. – Ты не бойся. Но ведь об этой ВЕЩИ уже кто-то знает. Кто-то в курсе – в агентстве Табаяки, например… Те, кто перевозил эту прелесть через границу… Кстати, как вам удалось переправить ее из…

– Из Сингапура, Феликс. Табаяки перекупил ее у какого-то филиппинца-коллекционера. Сотрудника бывшей администрации диктатора Маркеса… – Белогуров изложил заранее приготовленную «легенду» о том, как «вещь переправляли через границу». – Это очень дорого стоило, – закончил он.

Тогда Феликс вместо ста тысяч по договору уплатил ему, не торгуясь, сто тридцать тысяч долларов (Белогуров не был честен с Салтычихой, называя сумму). А потом, прикрыв глаза, тихо произнес:

– Я понимаю, как вам было трудно достать, но… Ты не мог бы достать мне еще одну – для пары? Я заплачу сто пятьдесят.

Белогуров чуть-чуть не сорвался тогда (к горлу клубком подкатила ярость): «Да на кой… тебе эта мертвечина?! Да ты знаешь, какой ценой она нам досталась, ублюдок?!»

Но он сдержался, не вспылил. Сто пятьдесят тысяч долларов. Можно будет почти полностью расплатиться за квартиру и за ремонт, подвести «дебет с кредитом» с Салтычихой, можно будет, наконец, махнуть на Багамы с Лекс – к чертовой матери от всего этого кошмара, под шумящие от океанского бриза пальмы на коралловый песок… И потом, опять же, всю черную работу сделают братья Дивиторские – братья-психи, братья-маньяки, братья-убийцы, братья-чудовища. Ведь им с этих денег причитается ровно половина. А Егор за тысячу баксов мать родную зарежет…

И Белогуров путано пробормотал только, пряча от Михайленко глаза: «На это потребуется время, Феликс. Несколько месяцев, быть может, и полгода… Но, в общем, я постараюсь для тебя, заряжу все, какие возможно, каналы, снова свяжусь с агентством в Сингапуре и… Когда вещь будет у меня, я тебе сообщу».

Им с Егором и Женькой потребовалось гораздо меньше времени – на дворе стоял лишь июль. Но Белогуров так подгонял братьев, потому что тогда Феликс сказал ему, что «если ты не успеваешь позвонить мне до конца июля – то все придется отложить ровно на год». В августе Михайленко уезжал в Швейцарию. Ему предстояла очередная пластическая операция. А если сто пятьдесят тысяч долларов не поступят в распоряжение Белогурова в этом году, то… то не стоило и затевать весь этот новый кошмар. За двенадцать месяцев неоплаченного долга Салтычиха бы просто стер галерею и ее персонал в порошок. Потому-то они так торопились со второй ВЕЩЬЮ, подгоняли Чучельника. Потому-то Пекин, бедняга, и…

Белогуров не успел пожалеть убитого китайца – остановил машину перед железными воротами гигантского глухого забора, окружавшего дом с медной крышей. От Киевского шоссе к особняку вела новенькая бетонка, проложенная через пустырь, заросший лебедой и чертополохом. Вдали маячил жидкий лесок, к его опушке лепилась хлипкая деревенька. Оттуда пахло жильем, дымом. Лаяли собаки. Трещал по деревенской улице мотоцикл.

Ворота открылись – одна из створок поехала вбок. Белогуров подрулил к массивному кирпичному крыльцу. Голый двор: ряды молодых чахлых саженцев, клумба, за которой никто не ухаживает, заросший газон. Феликсу Счастливому долго придется ждать, когда под окнами его кирпично-медного страшилища разрастется фруктовый сад, в тени которого можно будет коротать знойные деньки…

Белогуров обогнул машину, бережно достал с заднего сиденья деревянный футляр. И тут же, вместе с дрожью в коленях ощутил сильнейший позыв – мочевой пузырь за дальнюю дорогу переполнился так, что сейчас, кажется, из глаз польется. На крыльце его встречал Петр (тот самый санитар). Разговаривал с кем- то по радиотелефону: «Сахара я привезу, достал, по старой цене еще… Смородину обобрали уже? Ну что, хватило на варенье? Да привезу я тебе сахара, сказал! Завтра же… А с огурцами ты…»

Белогуров, крепко сжимая в руках футляр, поднялся по ступенькам. Интересно, неужели у Петра и семья есть? И когда успевает – ведь он при Феликсе круглосуточно, как верная нянька…

– Он вас ждет в кабинете отца, – Петр прикрыл трубку ладонью. – Вам помочь, Иван Григорьевич?