(делаем скидку на бессонную ночь и разные там параноидальные «беседы по душам» с представителями местной городской фауны), двинул в банк. Как-никак они приехали сюда с Фомой в интересах развития собственного бизнеса. А без финансовой стороны ни одно развитие не стоит и ломаного гроша.

И вот чудо, почти у дверей местного отделения Сбербанка России он столкнулся с Фомой. Тот вылез из такси.

– Что в прокуратуре было? – спросил он с ходу.

– Дурдом, – Мещерский коротенько поведал о своей беседе с прокурором Костоглазовым в присутствии Шубина и Самолетова. Сказал, что потом обедал с Самолетовым в гостинице. Эпизод у церкви Василия Темного и последующий разговор с аккордеонистом Бубенцовым он намеренно опустил. Упомянул лишь осторожно, что «краем уха слышал странные, совершенно безумные вещи по поводу происходящего в городе».

– А я опять дом наш бывший ездил смотреть, – Фома сентиментально вздохнул. – Ничего там уже не осталось от поселка ученых, почти весь лес застроили. Я и на полигон сгонял. Раньше там все огорожено было на сотни гектаров, КПП, ток в сотни вольт, а теперь даже забор растащили на металлолом. Все сплошь секретно было. Мы сколько жили тут с сестрой, как деда ни просили, чтобы взял нас с собой туда, – всегда отказ, нельзя, запрещено. Мне потом как-то до лампы стало, а Ирма… Она всегда хотела побывать на полигоне. Знаешь, она так жадно хотела видеть все своими глазами – другие страны, другую жизнь, другую реальность. Она и в театральное так отчаянно стремилась, потому что воображала, что эта иллюзия даст ей то, чего ей так не хватало. С возрастом я все чаще вспоминаю ее, хотя мы не были с ней так уж близки, я тебе говорил. Я смотрел сейчас на наш бывший дом, и, знаешь, я не мог представить Ирму сейчас, в нашем времени – чьей-то там женой, матерью детей…

«Голова-то у той твари ее ведь была, только такая, что и в страшном сне не привидится…»

Мещерский вздрогнул: вот черт! Да что же это такое, так и сам ведь спятишь. До чего дошло – голоса мерещатся, вот как будто сейчас Бубенцов сзади подкрался и просипел это прямо на ухо.

В банке он старался думать только о том, что им объясняла заведующая, она же старший менеджер, полная представительная дама в очках. Фома проявлял невиданное деловое рвение. Тут же открыл счет для будущего перечисления средств, живо интересовался условиями получения различного вида кредитов здесь, на месте. Не верилось, что всего сутки назад этот вот деловой в доску субъект с ножом в руках кидался в ресторане на своего заклятого врага, а потом…

Мещерский вспомнил лицо Фомы во время его утренней «исповеди». Как изменчив, как непостоянен человек по своей натуре. И не в этой ли изменчивости корень всех зол его во все времена и в любых обстоятельствах?

А день уже снова клонился к закату.

– Ты вон с Ванькой обедал, а я жрать хочу зверски, – сказал Фома, когда они вышли из банка. – Айда, а?

– Чур, только не в «Чайку».

Фома усмехнулся. А потом озадаченно присвистнул и кивком указал куда-то вперед. Мещерский увидел, что маленький пятачок – площадь перед банком – и прилегающие к нему улицы заполнены людьми. Это было словно в час пик где-нибудь на Тверской, или нет, скорее это было похоже на сборище в ходе какого- то митинга. Только очень странное сборище – сотканное не из шума толпы, обрывков музыки и гула голосов, а из какого-то невнятного жужжания. Маленькие группки горожан кружились в общем водовороте, кучковались, что-то тихо и угрюмо обсуждая, и тут же разбредались, а потом образовывались новые группки – в основном люди были пожилые, но многие и среднего возраста, и совсем молодые.

На Мещерского и на Фому косились. «Забрали, а потом отпустили, – донесся чей-то острый шепоток. – Ей– богу, на моих глазах вывели, как арестанта, и в машину, в прокуратуру, а через час он уж оттуда выходит гоголем. Опять отпустили его».

Мещерский внезапно увидел Киру – это была та самая девушка, которая работала в салоне красоты, он сразу ее узнал, ведь о ней ему столько сегодня рассказывали и Бубенцов, и Самолетов. Она стояла с какими-то подругами, вид у нее был взволнованный.

– К нам менты вломились, точно у нас какой-то притон, – донесся до Мещерского ее голосок, в нем звучала злость и обида, – и его с собой забрали – ну, брата Кассиопеи.

– Я хочу с ней поговорить. – Мещерский сам удивился своей инициативе. – Ты только, Фома, ради бога, не лезь и не мешай мне.

Они подошли. Кира, конечно же, их узнала.

– Здравствуйте, вы, наверное, хозяйку ищете? – спросила она, махнув подружкам рукой: мол, потом, после, не до вас сейчас. – Она у себя. А салон наш сегодня уже работать не будет, у нас милиция была.

– Это по какому же поводу? – спросил Мещерский. – Извините, я в тот раз не успел даже имя свое вам…

Кира улыбнулась, и стало ясно – в городке давно уже известно, что он, Мещерский, товарищ того самого внука академика, который вот он тут же, рядышком стоит, и которого в городе помнят по рассказам взрослых даже такие молодые особы.

– Его забрали? Германа? – спросил Фома, игнорируя просьбу Мещерского не влезать.

Кира снова кивнула.

– Хозяйка у себя заперлась, плачет, нас всех по домам распустила до завтра, – ответила она. – Надо же, а мы у нее столько работали и не знали, что это она, у нее ведь и фамилия сейчас другая. И что он – ее родной брат.

Это было сказано так, что любые вопросы насчет того, кто подразумевается, отпадали сами собой.

– Кира, вы меня извините, может, это, конечно, и не мое дело, но… – Мещерский заколебался было, но все же решил не отступать. – Я тут у вас в городе уже успел наслушаться всякого такого разного, и в том числе весьма странного. В частности, про один случай в вашем парке, случившийся непосредственно с вами в детстве. Ну, тот трагический инцидент с каруселью. Несчастный случай, в результате которого погиб некто Полуэктов, который до этого проходил свидетелем по делу об убийстве вот его сестры, – Мещерский кивнул на Фому. – Кира, я слышал, все случилось буквально на ваших глазах. Так ведь? И тогда в парке был еще один человек, правильно? Самолетов?