– И все равно здорово. А ничего такого не случилось ночью? В смысле затмения лунного, метеоритного дождя?
– Нет, – Феликс улыбался. Выглядел он совсем не сонным, не усталым.
Катя посмотрела вверх – купол обсерватории над самой их головой.
– Итак, – сказала она, – я приехала, чтобы… ты сам все вчера слышал, Феликс, когда мы с твоей тетей беседовали.
– Слышал, только я не понимаю, при чем тут все это, вся наша семья.
– Очень сложно ориентироваться в потоке информации тридцатилетней давности, такие дела, как убийство старой балерины Маньковской… их уже невозможно раскрыть. Все утеряно, все концы оборваны. И то тройное убийство в универмаге тоже… Но одна ниточка к событиям сегодняшнего дня все же тянется. Мои коллеги идут обычным путем в своем расследовании, они, то есть мы… мы по-другому не умеем, Феликс. Улики, доказательства и свидетельские показания, еще экспертизы – вот это наш путь. И все равно некоторые вещи остаются непонятными. Чтобы попытаться понять, надо найти другой путь. Мы с тобой в прошлый раз попробовали его найти.
– У меня ничего не вышло, я не знаю, что я видел.
– А почему ты вчера сказал, что это лишило тебя покоя?
– Сам не знаю, мне кажется, все это очень важно, только я не могу понять – что это и где это.
– Может, попробовать еще раз? – спросила Катя.
– А я пытался, но у меня без вас ничего не…
– То есть как это без меня?
– Не знаю, могу сказать только, что ваше присутствие мне необходимо.
– Слушай, Феликс, может, тебя в универмаг отвезти и там ты сможешь лучше…
– Нет, нет, вы не поняли, Катя. Эта нить есть, я ее чувствую, осязаю, но она проходит через вас. Это дело универмага, вы его очень лично воспринимаете, возможно, потому, что сами пережили в этом здании в детстве… та ваша психологическая травма… универмаг все обострил, усугубил и заставил вас вспомнить. Это и есть нить, мост… Знаете, мне иногда снится, – Феликс облизнул губы, – я иду по мосту высоко-высоко ощупью, в темноте – два каната. Один под ногами, за другой я держусь, так вот я… место для меня сейчас не так важно, мне нужно чувствовать тот канат под рукой, чтобы не оступиться.
Катя смотрела на серебристый купол обсерватории.
– Звезды хорошо видно в электронный телескоп? – спросила она. – Мне порой кажется, что их вовсе нет, в городе их не рассмотреть толком из-за смога. А потом смотришь, словно кто-то ярких гвоздиков понатыкал… Сядем, Феликс?
Они сели на парковую скамью в тени липы.
– Взять тебя за руку?
– Можно я сам вас возьму? – Он сжал ее кисть своими тонкими пальцами. Закрыл глаза.
Катя наблюдала за ним. Паренек смахивал на хамелеона, утратившего все свои цвета. Что-то белобрысое, бестолковое и нежное, наверное, все же подвирающее… Все они в этом возрасте врут, стараются обратить на себя внимание старших женщин.
Время пошло. Воробьи чирикали в зеленой листве.
Мимо по аллее проехал велосипедист.
Время… Катя постаралась представить себе песочные часы, как узкий золотой поток изливается…
Время… место…
Единство места и времени…
– Лифт поднимается, – неожиданно сказал Феликс глухо. – Я его слышу. Вот он остановился.
– Лифт универмага?
– Да… нет… это не тот, другой…
– Какой другой? Там только один лифт на черной лестнице, я сама видела, я помню…
Он неожиданно сжал ее пальцы крепко, до боли.
– Глина осыпается… он пытался выбраться оттуда, но не смог… Скользкая глина… эта яма… карьер… там везде вода и листья, желтые листья плавают…
– Феликс, о чем ты говоришь? Что за листья? Что за вода? Где это? – Катя боялась тормошить его, если и правда он сейчас в трансе, то его нельзя трогать, опасно.
– Это в лесу… я не знаю, что это за место… это в лесу, но недалеко, совсем недалеко от дороги… там пруды, и туда приходят… дети приходят, девушки – студентки… Там есть танцплощадка…
– Так это не лес, а парк?
– Там никого нет… только листья шуршат под ногами… Камень в воздухе, осторожно!! – Феликс взвизгнул. – Еще один, обломок кирпича… там кровь… И еще один камень… Я ничего больше не вижу… слепота…
– Феликс, ты слышишь меня? Нам лучше закончить. – Катя не на шутку встревожилась, увидев, как лицо его из бледного становится синюшным. – Феликс!
– Камень разбил ему висок… там в воде тело… тело плавает лицом вниз… тонет, опускается на дно… Листья шуршат, кто-то бежит прочь… кто-то убегает… деревья мешают, я не вижу…
– Феликс, кто убегает? В прошлый раз ты говорил о каком-то ребенке…
– Да, так похожем на вас.
– На меня?!
–
Феликс разжал пальцы. Его голос… нет, совсем не его голос звучал сейчас… Катя почувствовала, как сердце ее… Это как волна – накрыла вас с головой и наполнила ваши легкие илом и пеной.
Сквозь шум этой призрачной волны, разом перекрывшей шум города, до нее донесся слабый, прерывистый голос Феликса:
– Похожем на вас… только старше.
Глава 44
ТО, ЧЕГО НИКТО НЕ ОЖИДАЛ
Напрасно Катя решила, что в субботний выходной раскрученный маховик уголовного дела несколько замедлит свой ход.
Полковник Гущин, к вящему недовольству семейства, быстро позавтракав, уехал с дачи в восемь утра и уже ровно в девять открыл свой кабинет в управлении розыска, самым внимательным образом еще раз просмотрел оперативно-разыскные материалы по делу о мошенничестве с квартирами в Люберцах, по которому проходила обвиняемой Ксения Зайцева. Он искал, не мелькнет ли в материалах дела еще какая- нибудь знакомая фамилия из «тех списков», кроме фамилии Евы Комаровской.
Затем он сделал пару звонков судмедэкспертам, которые тоже не отдыхали в выходные, и отправился в МУР к Елистратову.
Тот тоже приехал прямо с дачи (вырваться ему оказалось легче, потому что жена его и дочки еще в начале июля уехали в Турцию, а на даче заправляла хозяйством старуха-теща) и вызвал «на сутки» весь отдел убийств в полном составе. Когда Гущин открыл дверь знакомого кабинета, там только-только кончилась оперативка.
– Какие новости? Привет. Есть чего попить холодненького? – Гущин уселся в свое любимое кресло у окна. – Давай теперь ты хвались.
– Львова мы нашли, – сказал Елистратов, – Львов Станислав… освобожден из мест заключения… возможные связи… адреса…
– И где же он обретается? В Москве?
– Угу. На Хованском кладбище.
– Вот те на! Помер, что ли? Когда?
– Не поверишь – восьмого марта этого года. Как раз в тот самый день, когда нашу балерину на тот свет отправили, только с разницей в три десятка лет.
– Вот черт, а причина смерти?
– Инсульт. Он в Южном Бутове комнату снимал у одного своего дружка по тюрьме, тот раньше освободился. Вот тут рапорт участкового. Видимо, выпивали они с дружком, и переборщил он,
