только цепные собаки. Голодные, одичавшие, они с лаем кидались на всех.

Батарея Борейко находилась при 16-й пехотной дивизии и Рихтер уже называл её своей тяжёлой артиллерией. Ей была придана полурота одного из полков дивизии. Командир полка решил, что для такой цели наиболее подходит последняя рота в полку – шестнадцатая, где обычно находились самые низкорослые и малопригодные к строю солдаты. Рослые артиллеристы презрительно называли их «крупой». Командовал ротой невысокого роста, кругленький, буро-красный от загара капитан Хоменко. Он ехал на какой-то сивой каурке, всё время подгоняя своих солдат, отставших от батареи. Обливаясь потом, в промокших на спинах рубашках, пехотинцы выбивались из сил.

Заметив это, Борейко разрешил шинельные скатки и вещевые мешки пехоты положить на лафеты орудий. С огромной радостью солдаты сбросили с себя тяжёлую амуницию и сразу бодрее зашагали рядом с орудиями. Их командир поблагодарил Борейко за дружескую помощь в походе.

– Теперь мои орлы любого немца отгонят.

Капитан оказался разговорчивым и сообщил, что всего три недели как призван из запаса, а до того был управляющим имением в Воронежской губернии.

– Едва успел убрать хлеб, обмолот уже начался без меня, словоохотливо рассказывал он.

На привалах капитан Хоменко собирал оставшиеся после жатвы колоски хлеба, растирал их между пальцами. Глаза его, выцветшие и чистые, делались добрыми и печальными. Когда набиралась горстка ржаных зёрен, жёлтых, чуть сморщенных, он опрокидывал их в рот и долго жевал, чувствуя родной привкус хлеба. Вокруг Хоменко собирались солдаты и слушали его тихие, неторопливые объяснения. За разговорами солдаты забывали о войне.

Хотя впереди шли пехотные полки со своей лёгкой артиллерией и только после них, во втором эшелоне, двигались тяжёлые батареи, тем не менее нет-нет да и раздавались по сторонам дороги одиночные выстрелы и над головами посвистывали неизвестно откуда прилетевшие пули.

На ночь расположились бивуаком на окраине городка Щепанкена и выставили усиленное охранение во избежание внезапного нападения.

Утром в Щепанкен прибыл Кочаровский. Рассказывая различные штабные новости, полковник с сокрушением поведал о вражде между Ранненкампфом и Самсоновым. Началась она ещё в японскую войну.

Теперь Ранненкампф сводил старые счёты. Он задержал на трое суток свою наступающую на запад 1-ю армию после разгрома немцев под Гумбиненом. Это дало немцам время оправиться после поражения и начать перегруппировку против 2-й русской армии.

– Что дальше будет, трудно даже гадать, – с тревогой говорил полковник. – Где немцы, никто толком не знает! Тот же Ранненкампф заявляет, что немцы отходят к Кенигсбергу, а по агентурным сведениям, они сосредотачиваются против 2-й армии. Соседние с нами корпуса энергично наступают на север и северо- запад, а мы движемся на северо-восток. Короче, собираемся наносить удар растопыренной пятерней, а не сжатым кулаком, как это делается при любой драке.

– Почему не используют для разведки нашу авиацию? – спросил Зуев. Немецкие самолёты постоянно летают над нами.

– Самолётов у нас фактически нет, но главное – их донесениям никто не верит! Что там можно увидеть с неба? Пустяки это, – уверял Кочаровский.

– Ранненкампф – немец и, очевидно, боится серьёзно воевать против своих сородичей, а Самсонов, по- видимому, просто плохо разбирается в военном деле и лишь случайно оказался во главе армии. Чем скорее их обоих уберут, тем будет для нас лучше, – ответил Борейко.

– Начальником-то штаба кто у Самсонова? – спросил Звонарёв.

– Постовский. Трусоват и очень недалёк, кавалерист. Про Постовского говорят, что его лошадь быстрее соображает, чем он сам, – съехидничал Кочаровский.

Днём части 6-го корпуса продолжали движение на северо-восток по направлению к городу Бишофсбургу. По приказу к вечеру нужно было занять этот город и расположенный севернее его железнодорожный узел у селения Гросс-Бессау.

Когда пехота подходила к Бишофсбургу, слева из леса показались конные части германцев. Для прикрытия своих полков генерал Рихтер приказал выдвинуть против конницы один из батальонов. Тяжёлая батарея, шедшая в хвосте колонны дивизии, послужила главной приманкой для кавалерийской атаки. Тяжёлые, малоподвижные и неповоротливые пушки казались лёгкой добычей для конницы. Но навстречу им уже разворачивалась рота за ротой.

Батарею приказано было остановить, пока не будет отогнана немецкая конница. Последней в полку шла рота Хоменко. Он, как мог, торопил своих малорослых солдат, но они, перегруженные амуницией, не могли быстро передвигаться. Полковник Петерсон с бранью накинулся на Хоменко:

– Не рота, а вшивая команда! Вы позорите мой полк, капитан! Отрешу, посажу! – исступленно орал на Хоменко Петерсон.

Испуганные этим криком солдаты окончательно сбились с толку и, не зная, что делать, топтались на месте.

Вражеская конница, перестроившись, быстро приближалась. Петерсон дал шпоры коню и ускакал в тыл.

Хоменко мгновенно оценил обстановку и приказал солдатам снять скатки и вещевые мешки. Солдаты стали сбрасывать тяжёлое снаряжение прямо на землю у дороги.

Хоменко сбежал с шоссе. Подняв над головой обнажённую шашку, он указал ею солдатам направление следовать за ним. Не прошло и минуты, как рота вытянулась в шеренгу, преграждая путь коннице немцев. Артиллеристы с замиранием сердца следили за живой лавиной, стремительно несущейся по полю на маленькие фигурки солдат. Ранее вышедшие на поле роты оказались смятыми и стремительно бежали во все стороны. Ободренные успехом, немцы ринулись на роту Хоменко, которая уже успела перестроиться в две шеренги. Первая опустилась на колени и, уперев приклады в землю, выставила штыки навстречу врагу. Вторая шеренга, вскинув винтовки, ровными точными залпами поражала надвигающегося противника.

Хоменко бегал вдоль строя роты и, размахивая шашкой, подавал различные команды. Ни один солдат не струсил, не выбежал из рядов, мужественно встречая надвигавшуюся кавалерию.