– Немцы ведь тоже пользуются радиограммами!

– Но все они хорошо зашифрованы.

– Почему же наши не прибегают к шифровке?

– Оказывается, готовясь к войне, не придумали шифра и не обучили пользоваться им искровой телеграф, – пояснил Кочаровский.

– Это просто чудовищно! Это граничит с прямой изменой и предательством! – покраснел от возмущения Звонарёв. – Да, всего можно ждать, когда у нас в верховных штабах сидят почти сплошь немцы! Они и радеют фатерланду.

– Русские дураки, сидящие в штабах, не менее опасны, чем шпионы, отозвался Кочаровский. – Командующий нашей армией Самсонов – чисто русский человек, но тоже не понимает, почему надо шифровать всё радиограммы. Не мудрено, что всякие шпионы так и вьются вокруг штаба армии.

– Это естественно, лучших шпионов, чем наши бестолковые и глупые штабы, и придумать трудно, – заметил Борейко.

– Дело-то в том, что и шифры мало помогают. У немцев есть специальные отделения при штабах армии, которые занимаются дешифровкой наших засекреченных приказов и донесений. Они прекрасно читают все наши распоряжения, – пояснил полковник.

– А кто мешает нашим штабам обзавестись такими же отделениями и расшифровывать немецкие приказы? – спросил Звонарёв.

– Беда в том, что в мирное время об этом не подумали и таких шифровальщиков у нас почти совсем нет. Их надо было готовить заблаговременно. Моряки сумели создать такие группы и недавно удачно разобрали важные приказы немцев. Но у нас, в армии, этого ещё нет, ответил Кочаровский.

– Морской министр адмирал Григорович – мужик толковый! Мы с Сережей знаем его по Порт-Артуру, а Сухомлинов известен лишь как лихой гусар, почти в шестьдесят лет женившийся на двадцатипятилетней кокотке! Правда, она очень красива, – усмехнулся Борейко.

– Говорят, она была причастна к шпионажу в пользу Австрии, когда жила в Киеве, где и поймала Сухомлинова в свои сети, – заметил Звонарёв.

– Жена военного министра – шпионка? – изумился Кочаровский.

– А императрица Александра? Чистокровная немка. Она тоже не безупречна в этом отношении, – заметил Борейко.

Кочаровский встал из-за стола и, поплотнее прикрыв дверь в комнату, нагнулся к своим собеседникам и шёпотом проговорил:

– Недавно в одной листовке, подброшенной в штаб армии, её прямо называли германской шпионкой. Правда, это, конечно, социалистическая пропаганда, но всё же. Солдаты всему этому очень верят и везде видят измену и шпионов, особенно, если говорить о генералах.

– Грешным делом, я думаю примерно также, – тоже вполголоса проговорил Борейко. – Как я могу верить какому-то Ранненкампфу, если его настоящая фамилия Эдлер фон Ранненкампф – немец из немцев, а стоит во главе Первой армии? Он всеми помыслами связан с Германией. А то возьмите нашу гвардию. Есть гвардейский конный полк. Почти все офицеры – бароны и фоны, имеющие родню в Германии. Мне рассказывали про одного из них. Это полковник барон фон Притвиц Гафрон. Его родной дядя командует Восьмой немецкой армией, находящейся в Восточной Пруссии.

– Неужели? – опять удивился Кочаровский. – Это верно, против нас немецкими войсками командует генерал фон Притвиц Гафрон. Но о его племяннике я ничего не слышал. Его надо немедленно убрать с фронта на Дальний Восток. Там он не сможет вредить нам, – горячо проговорил Кочаровский.

– Вместо Дальнего Востока его назначили командовать одной из наших пехотных дивизий. Не мудрено, что в первом же бою она понесла большие потери, – усмехнулся Борейко.

Наступило молчание, все собеседники были потрясены только что услышанным.

– Как же при таких условиях воевать с немцами? – глухо проговорил Кочаровский. – Как можно рассчитывать на победу, на успех?

– Мы, правда, всего один день стояли под Вержболовом, но слышали там рассказы наших солдат и офицеров о боях под Шталюпененом и Гумбиненом. Ведь там, несмотря ни на что, мы вдребезги разбили семнадцатый германский корпус, который бежал с поля сражения вместе со своим командиром генералом Макензеном, считающимся у немцев выдающимся генералом, – напомнил Звонарёв.

– Победили, как всегда не наши штабы и генералы, а русский солдат и младший офицер. Как Суворов говорил, «русские всегда бивали прусских». Так и теперь произошло, – проговорил Борейко.

– Что правда, то правда! Наш солдат чудеса может творить, если суметь к нему подойти и правильно им руководить в бою, – согласился Кочаровский. – Да, много Вы мне наговорили неприятного…

Вновь наступило молчание.

– А знаете, господа, как Вас зовут? – прервал молчание Кочаровский. Красная батарея! За Ваше свободомыслие.

– Совершенно правильно изволили заметить, господин полковник, отозвался Борейко. – Сегодня Вы сами видели одно из орудий батареи, окрашенное кровью моих солдат и офицеров! Красный цвет – цвет подвигов и геройства во славу родины.

Кочаровский удивлённо вскинул глаза на штабс-капитана, который с усмешкой глядел на своего начальника.

– Прекрасный ответ! Я его обязательно повторю, когда буду докладывать о Вашей батарее генералу Самсонову. Убеждён, что он будет доволен.

В последующие дни русские войска продолжали двигаться вглубь германской территории. Их встречали опустевшие хутора, селения. Жители уходили, угоняя скот и унося всё, что было возможно. Оставались