входа.
Но гортанное слово старшины оказалось убедительнее всех прочих обстоятельств. Дневального Джурика срочно вызвали на переднюю линейку и после короткого целеуказания он занял своё место в центре родной колонны.
А комбат продолжал стоять и ждать… И его нельзя было не уважить…
— Джурик! — вполголоса произнёс старшина. — чтобы песня!.. Понятно?
— Понятно! — со вздохом отвечал дневальный тире запевала.
Рядовому Джурилло сейчас очень многое было понятно… Что комбат стоит не просто так… Что строевую песню следует спеть очень хорошо… Что потом он, то есть Джурик вместе с ротой усядется за столы и, вполне возможно, вместе с нею же встанет… Что и на обратном пути в казарму ему придётся опять исполнять свою обязательную арию… В общем, что его мечтам наесться хоть в наряде… С этим ему придётся подождать до обеда или даже до самого вечера.
Тут прозвучала соответствующая команда «Шагом-Марш!» и первая наша рота дружно потопала к противоположному углу плаца, чтобы именно оттуда отправиться как навстречу «вперёд-смотрящему» комбату, так и далее в столовую.
Вскоре наше подразделение добралось до этой крохотной точки на карте Афганистана, на ходу развернулось в нужную сторону и затем остановилось, чтобы выровнять продольные колонны с поперечными шеренгами.
— Равняйсь! Смирно! Шаго-ом… Марш!
Последнюю команду сержант Алиев рявкнул громче обычного… Но первая наша рота и без этого однообразно шагнула вперёд, как и положено, левой ногой… Да и замаршировала далее…
— Песню! — прокричал старшина. — Запе-вай!
Ротная колонна сделала ещё два шага, после чего в сырой утренний воздух взвился чистый и звонкий голос рядового Джурилло…
В этой строевой песне[15] и без того уже полным полно грустной лирики… А тут ещё и запевала Джурик добавил в неё свою личную печаль-кручину… Ведь ему ещё долго ждать этого момента, когда наконец-то отзвучат все его военные песни…
Выводил запевала Джурик… Безутешно и явно смирившись со своей участью… Ибо ему ещё предстояло топать и топать своими солдатскими сапогами.
И эта солдатская тоска по окончательно уничтоженной походной посуде… А значит и по безвозвратно утраченной возможности поесть… То есть позавтракать… Как, например, сейчас… Эта тоска прозвучала сейчас особенно сильно.
Ну, допустим… Наши продавщицы из ВОЕНТОРГовского магазина были не столь юными… Да и убить их можно было разве что бронебойным снарядом из танкового орудия… Но всё равно… Воображаемую в мыслях и озвученную на устах «маркитантку юную»… Словом, молоденькую девушку из походной лавчонки было жалко… Могла ж ещё пожить…И поэтому рядовой Джурик вложил всю свою оголодавшую и истосковавшуюся душу в трагически-печальное слово «уби-и-и-ита!»
Ну, а ещё через два шага в песенное дело вступила вся наша первая рота. Причём, без всякой лиричности и прочей мелодичности…
Дружно рявкнула колонна первой роты… Ну, и далее…
Грубоватый ротный хор был совершенно лишён какой-либо задушевности… Что впрочем своим контрастом только улучшало джуриковское соло… Ведь запевала вкладывал в слово «уби-ита» искреннюю свою жалость и юношеское сочувствие… Тогда как вся остальная рота пела это слово утверждающе и бесповоротно… Мол, убита и всё тут! Ничем здесь ей не поможешь… Разве что спеть про эту юную лавочницу…
Когда рядовой Джурилло принялся за второй куплет, наша первая рота как раз поравнялась с командиром батальона. Майору Еремееву, если судить по его довольному выражению лица, наше военно- горловое пение очень даже понравилось… Видать, все мы не зря старались… Комбат даже крикнул что-то нам вослед, но мы этого так и не разобрали… Вся первая рота дружно орала припев, то есть две последние строчки из второго куплета… Ну, про то, что покуда мы живы, то мы всё ещё являемся фронтовой голью… А вот когда мы все погибнем… Вот тогда-то перед нами и откроется райская «доро-ога»… [16]
Затем Джурик пропел третий и четвёртый куплеты. На этом песня и закончилась. Что ни говори, но сегодня наш ротный запевала был явно «в ударе» и поэтому строевая песня прозвучала в его исполнении без единой фальши. Ведь общая тональность этой, почти-что гражданской песни оказалась очень даже соответствующей нашей афганистанской действительности. А она здесь была очень строгой и подчас слишком уж суровой.
«Но ведь нам к этим трудностям не привыкать…»
Завтрак оказался «так себе». Просто мы успели слопать на две-три ложки больше, чем обычно. И вовсе не потому что наше подразделение очень хорошо спело строевую песню. Причина была более чем элементарной — неподалёку от Алиева какое-то непродолжительное время маячила рослая фигура зампотыла батальона. А ведь именно он и отвечал за всё наше солдатское обеспечение, в том числе и продовольственное. Именно поэтому сержантом Алиевым овладели робость и смущение… В общем, осторожность… Но когда рослый и явно не худенький старлей Ханнолайнен пошёл к своим непосредственным подчинённым, то есть к узбекам-поварам… Вот тогда-то и прозвучала особо ненавистная в первой роте команда… «Закончить приём пищи! Встать! Выходи строиться!»
И на обратном пути дневальному Джурилло пришлось петь строевую песню. Правда, на этот раз сольное исполнение было ещё более тоскливое… Если не сказать, запредельно-унылое… Ротный аккомпанемент также не отличался бодростью и жизнерадостностью.
