песни.

— Молодец! — похвалил Джурика ротный, когда прозвучал и припев. — Стой! Михальчук!

Молодой запевала второй группы тоже исполнил свою сольную партию. До джуриковского уровня он конечно же не дотягивал, но тем не менее… Его срывающийся от волнения голос рано или поздно, но всё- таки должен был окрепнуть…

— Зарипов! — приказал ротный. — На месте шагом МАРШ! Песню запе-ВАЙ!

Невзирая на текущий по спине холодный пот и поднимающиеся дыбом волосы… Я всё же переборол весь этот ужас… То есть надвигающийся кошмар похабной военной песни… Сначала замаршировали мои руки и ноги… А затем прорезался и голос…

— Молодец! — по ходу действия похвалил меня ротный.

Мой голос тутже осёкся и замолчал… Я как раз закончил исполнение строчки про, в общем-то, безобидных куликов… Одобрение командира меня сбило с уже набранного темпа… Поэтому моё выступление было сорвано. И мне пришлось начинатьвсё заново.

Со второго захода я спел всё и сразу. То есть без остановки и до самого припева, повторённого дважды… Однакож… Во время моего пения на душе с каждой произнесённой буквой становилось погано и тошно. И к финалу своей партии я уже успел проклясть всё!.. И подневольную свою участь солдата… И умение петь строевые песни. И всю эту задумку ротного. И даже свои трёхлетние занятия в музыкальной школе… Два года скрипки и один баяна.

Я закончил петь и остановился, готовый провалиться от стыда сквозь землю. А капитан Перемитин уже перешёл к запевале четвёртого взвода. Вот здесь-то он мог не волноваться. Санька Богомол уже был дембелем и поэтому пропел свою сольную арию, как говорится, без сучка без задоринки.

— Молодцы! — похвалил нас всех дирижёр первой роты. — А теперь все хором! На месте шагом МАРШ!

Мы вчетвером опять зашагали на месте. Но когда товарищ капитан скомандовал своё «Запе-ВАЙ!»… Ни единого звука не вырвалось из четырёх наших солдатских глоток… Ни даже малейшей попытки… Слышалось только буханье наших сапог… И больше ничего…

— Так вас и сяк да разэтак! — в сердцах выругался командир после третьей попытки. — Вы что, дебилы что ли?.. Поодному поёте, а все вместе…

Мы угрюмо молчали. Затем товарищ капитан развернулся к казармам и одним своим рыком разогнал всю скопившуюся там публику. Когда в тылу стало пусто, ротный вновь вернулся к своей затее…

— Начинаем всё заново! — объявил музыкальный наш руководитель тире мучитель. — Рядовой Джурилло!

Но увы… Не помогло и отсутствие сторонних наблюдателей, и уже официальное обращение. По отдельности мы кое-как, но всё-таки пели всю эту похабщину… А вот все вместе… Что называется, песня не шла…

С капитана Перемитина уже слетела вся его развесёлость. Что случалось крайне редко и только в самых тяжёлых случаях. Теперь ему уже как командиру хотелось проявить всю свою командирскую состоятельность. Чтобы все узнали многое… И другие офицеры… Что он пользуется в роте таким непререкаемым авторитетом и уважением, что подчинённые готовы исполнить любую его волю. И остальные солдаты батальона… Что в первой роте всё обстоит очень строго и практически беспрекословно начальству… Да и мы тоже… Что во всём нашем родном подразделении имеется только один… И Бог, и царь, и командир…

Но всё-таки… Как говорится, нашла коса на камень… Мы всё это отлично понимали… Как и то, что теперь нас могут ожидать бесконечные наряды и ночные работы, утомительные занятия по строевой подготовке и физические упражнения на выносливость… И даже тяжкая арестантская доля афганистанского губаря… Несмотря на все эти «прелести», мы продолжали стоять на своём… Каждый из нас по-отдельности ещё мог спеть всю эту пошлость… А вот вчетвером — ни в какую!..

Товарищ капитан пробовал и так, и эдак… Меняя и стратегию строевого хорового искусства, и тактику объединённого вокального исполнения… Ротный даже пел а'капелло, но с каждым из нас по- отдельности… Что получалось довольно-таки неплохо… Но когда четыре запевалы должны были слиться в один солдатский квартет, да ещё и в сопровождении целого капитанского тенора…Вот тут-то всё повторялось вновь и вновь… Мы вчетвером молча маршировали на месте. А вот товарищ командир первой роты…

Вскоре и нашему начальству надоело надрывать в-одиночку своё командирское горло…

— Напра-ВО! — скомандовал ротный. — Туда… За умывальник! Шагом марш!

По дороге мы естественно приуныли. Ведь на плацу товарищ капитан может только обещать нам все кары небесные и земные «блага». Поскольку все мы оставались на всеобщем обозрении: как из окон штаба бригады, так и всего Лашкарёвского гарнизона. А вот за солдатским нашим умывальником почти безлюдно, а значит и практически безнаказанно… И вот здесь-то мы за своё молчаливое упорство сможем вволю напрыгаться «джамбы», наползаться по-пластунски по февральской грязюке, да и мало ли чего… Ведь в нашей солдатской жизни имеется столько всего» интересного».

Но и в совершенно безлюдном месте, то есть в абсолютно бесконтрольном пространстве всё повторилось опять. Не помог и наш солдатский умывальник… Мы устало маршировали на месте, но петь эту музыкальную пакость не могли…

— Вы хоть можете объяснить в чём дело? — не выдержал ротный. — Что здесь такого заподлянского?

Мы молчали. Ведь товарищ капитан лет на восемь нас старше, и следовательно сам должен понимать… Что негоже солдатам Советской Армии петь такие иронично-издевательские песенки про нашу общую историю. Одно дело — исполнять её в составе хорошо так подвыпившей компании. И совершенно другое — петь такую похабщину в качестве строевой песни, да ещё и самого настоящего боевого подразделения советского спецназа.

А ещё имелись тут другие нюансы. Не столь глобальные, но всё же имеющие немаловажное значение для каждого из нас. Лично мне как татарину было неприятно петь эту песню, где так откровенно опошляется Куликовская битва, в которой русские полки под командованием князя Дмитрия сражались с монголо- татарскими войсками. И победили… А если уж в первом куплете содержится такая издёвка над одними участниками, то в конце песни может быть всё что угодно про других… Вплоть до откровенного глумления над проигравшими…

Может быть именно из-за этого, то есть по причине неизвестного содержания остальных куплетов… А может и в следствии общей издевательской тональности этой якобы песни… Или же от нежелания оказаться посмешищем в глазах остальных солдат как первой роты, так и всех бойцов шестого батальона… Или же исключительно из уважения к Памяти… Как бы то ни было, но петь хором мы отказывались.

Самым любопытным было то, что наше молчаливое противодействие оказалось совершенно спонтанным. Мы ни о чём не договаривались друг с дружкой, что в принципе было невозможным, поскольку стояли в одной шеренге и прямо перед командиром роты. По этой же причине у нас не имелось малейшей возможности хотя бы переглянуться, чтобы передать какую-нибудь условную информацию взглядом или же мимикой. Поначалу наше негласное сопротивление было неосознанным и почти интуитивным. Получалось так, что первой не приняла эту песню душа каждого из нас. А уж потом забастовал и разум.

Да… Когда каждый запевала исполнял эту песню в одиночку, то есть перед самим командиром роты… Стало быть перед товарищем капитаном. То здесь всё ещё были возможны сепаратные сделки с каждой отдельно взятой совестью. Ведь все мы являлись солдатами срочной службы, и сейчас нами командовал сам капитан Перемитин. И под пристальным взглядом ротного каждый из нас эту песню пел.

Но когда четыре солдата-срочника объединялись в одно целое… Хоть и маленькое, но всё-таки воинское подразделение. Вот тут-то четыре наши души, а также четыре совести, четыре сердца, четыре голоса и четыре тела… Вот тут-то мы сливались в одну маленькую, но практически непобедимую силу. И нас в этом случае не могло одолеть ничто на свете! Ни всякая там заморская зараза или же афганистанская напасть. Ни суровые климатические условия или бытовые трудности. Ни командир первой роты, ни его обещания тире угрозы, ни даже комбат Еремеев… Который, наверняка, даже и мысли не допустит о таком воинском кощунстве… Чтобы вот так, то есть в солдатском строю распевать похабно-пошлые песенки про нашу Великую Историю.

Что ни говори, но командир нашего батальона майор Еремеев был русским по национальности. Однако