бы для него величайшим счастьем, но при этом добавил, что ты ставишь непреодолимые преграды его сокровенным мечтам, а он не хочет давлением с нашей стороны принудить тебя к браку, который желателен только ему.

Безмерное счастье, блеснувшее в глазах Арманс, успокоило г-жу де Маливер, которую все же мучила совесть за то, что в столь важном деле она пошла на хитрость. «В конце концов так ли уж плохо, — думала она, — ускорить брак двух молодых людей, очень самолюбивых, но прелестных и любящих друг друга такой страстной любовью, какая редко встречается на свете? Разве не главный мой долг — оберегать рассудок сына?»

Необычайный поступок, на который решилась г-жа де Маливер, снял с души Арманс огромную тяжесть. Еще недавно она призывала смерть, между тем как теперь, узнав о словах, якобы сказанных Октавом, чувствовала себя на верху блаженства. Она твердо решила никогда не выходить замуж за кузена, но эти чудесные слова оживили в ней надежду на долгие годы счастья. «Целых шесть лет до его женитьбы я смогу втайне его любить, — говорила она себе, — и буду не менее, а может быть, даже и более счастлива, чем если бы вышла за него замуж. Ведь недаром же говорят, что брак — могила любви, что бывают браки удачные, но не бывает браков упоительных. Мне было бы страшно стать женой Октава. Если бы, женившись на мне, он не почувствовал себя счастливейшим из смертных, мне не захотелось бы жить на свете. А если мы сохраним нашу чистую, святую дружбу, никакие мелкие, будничные тревоги не посмеют посягнуть на нее и запятнать ее своим прикосновением».

С тем спокойствием, которое даруется только счастьем, Арманс начала перебирать в уме все доводы против брака с Октавом: «В свете меня будут считать компаньонкой, соблазнившей богатого наследника. Я наперед знаю все, что скажет герцогиня д'Анкр да и другие дамы, даже такие почтенные, как маркиза де Сейсен, которая видит в Октаве будущего мужа одной из своих дочерей. Моя репутация погибнет особенно быстро еще и потому, что несколько самых уважаемых женщин в Париже удостоили меня дружбой. Они будут говорить обо мне бог весть что и не постесняются в выборе выражений. В какую бездну позора они меня ввергнут! А потом и Октав решит, что я не заслуживаю уважения, так как опровергнуть эту клевету невозможно. В каком салоне позволят мне сказать хоть слово в свою защиту? Где мои друзья? Да и как я смогу оправдаться, если низость моего поведения покажется всем очевидной? Будь у меня родные — брат, отец, — даже они не поверили бы, что если бы Октав обеднел, а я разбогатела, то и тогда я была бы предана ему не меньше, чем сейчас!»

Арманс недаром так болезненно ощущала все нечистое, что обычно связано с деньгами. Незадолго до этого Октав сказал ей по поводу одного нашумевшего голосования в Палате: «Надеюсь, если когда-нибудь я стану деятельным участником жизни, меня нельзя будет купить, как этих господ. Я проживу и на пять франков в день, тем более, что смогу заработать вдвое больше, поступив под вымышленным именем химиком на фабрику в любой стране».

Так велико было счастье Арманс, что она не отказывала себе в удовольствии разбирать все приведенные доводы, хотя занятие это было довольно опасное. «Если Октав предпочитает меня богатству и связям, которые принесла бы ему семья жены, занимающей в обществе такое же положение, как он сам, то мы могли бы жить с ним совсем уединенно. Почему бы десять месяцев из двенадцати нам не проводить в Дофине, в прелестном поместье Маливеров, о котором он столько мне рассказывал? Свет быстро забыл бы нас... Да, но я-то не забыла бы, что есть на земле место, где меня презирают даже благородные люди. Видеть, как в сердце обожаемого супруга угасает любовь, — величайшее несчастье для молодой и богатой женщины. Но разве можно сравнить его с тем ужасом, который ожидает меня? Пусть чувство Октава останется неизменным, — все равно каждый день будет отравлен для меня страхом, как бы мой муж не подумал, что я избрала его по расчету. Я верю, что ему самому такая мысль не придет в голову, но ее подскажут ему анонимные письма, вроде тех, которые получает г-жа де Бонниве. Я буду трепетать при виде каждого письма на его имя. Нет, как бы там ни было, мне нельзя выходить замуж за Октава; ведь самый верный путь к счастью — это путь, который нам указывает честь».

Назавтра после этого столь счастливого для Арманс дня г-жа де Бонниве уехала в свой великолепный замок, расположенный на одном из лесистых холмов Андильи. Г-жа де Маливер была ее гостьей. Врачи прописали матери Октава верховые и пешие прогулки. Отдохнув с дороги, она наутро захотела испытать двух прелестных маленьких пони, выписанных ею из Шотландии для себя и для Арманс. Октав предложил сопровождать дам. Не проехали они и четверти мили, как молодой человек заметил, что его кузина ведет себя с ним чуть-чуть натянуто, а главное, что она необычайно весела.

Это открытие заставило его задуматься. Наблюдая за нею, он окончательно укрепился в своих подозрениях. Арманс держалась иначе, чем прежде. Было ясно, что она собирается выйти замуж, и он утратит своего единственного друга. Помогая ей сойти с лошади, он сказал так, чтобы не услышала г-жа де Маливер:

— Боюсь, что моя прелестная кузина скоро переменит фамилию. Когда это произойдет, я утрачу единственного человека, который удостаивал меня дружбой.

— Я никогда не перестану питать к вам самую преданную, самую верную дружбу, — быстро проговорила Арманс, и при этом глаза ее засветились радостью, в которой предубежденный Октав увидел подтверждение своим опасениям.

На следующий день во время прогулки Арманс была так добра, так необыкновенно ласкова с ним, что он совсем потерял покой. «Мадмуазель Зоилова обращается со мной совсем не так, как прежде, — думал Октав. — Всего несколько дней назад она была очень взволнована, теперь она очень счастлива. Я не знаю, чем вызвана эта перемена, значит, мне она не сулит ничего хорошего. Только глупец способен выбрать ближайшим своим другом восемнадцатилетнюю девушку. Она выйдет замуж — и дружбе конец. А виновата во всем моя проклятая гордость: я лучше сто раз умру, чем решусь доверить мужчине то, что рассказываю мадмуазель Зоиловой.

Меня могла бы успокоить работа, но ведь я забросил все разумные занятия! Говоря по совести, последние полгода я только и делаю, что стараюсь понравиться себялюбивому и холодному свету...» Чтобы заполнить время хотя бы этим докучным, но полезным делом, Октав ежедневно после прогулки с матерью отправлялся из Андильи в Париж и делал визиты знакомым. Он старался воспитать в себе новые привычки, уже сейчас думая о той пустоте, которая образуется в его жизни, когда прелестная кузина, забыв о нем, последует за своим супругом. Эта мысль вызывала у Октава потребность в лихорадочной деятельности.

Чем тяжелее было у него на душе, тем он делался разговорчивее, стараясь всем понравиться. Больше всего Октав боялся оставаться наедине с собой, со своими мыслями о будущем. Он непрерывно повторял себе: «Я поступил, как неразумный ребенок, подружившись с молоденькой девушкой». Это размышление, само по себе не очень оригинальное, так прочно овладело его сознанием, что помешало глубже заглянуть в собственное сердце.

Заметив уныние Октава, Арманс была глубоко тронута и нередко упрекала себя за свою ложь. Всякий раз, когда он уезжал в Париж, ей хотелось сказать ему правду. «Но ведь эта выдумка — единственное мое оружие против него. Если я признаюсь, что у меня нет никакого жениха, он станет меня упрашивать не противиться желанию его матери; где же я возьму тогда силы для отказа? Между тем я ни под каким видом не должна на это соглашаться. Нет, мнимый брак с незнакомцем, которого я предпочитаю Октаву, — вот моя защита от счастья, гибельного для нас обоих».

Чтобы развеять грусть своего слишком нежно любимого кузена, Арманс позволяла себе дружески и