— Меня или кого-нибудь вроде. Вы видели бой быков, Итен?
— Один раз в Арле после войны.
— Меня водил на это зрелище мой второй муж. Он обожал его. А я считаю, что бой быков создан для мужчин, которые трусоваты, а хотят быть храбрецами. Если вы видели бой быков, тогда вам это понятно. Помните, как после работы матадора с плащом бык пытается убить то, чего перед ним нет?
— Да.
— Помните, как он теряется, не знает, что делать, а иной раз просто стоит и будто ждет ответа? Тогда ему надо подсунуть лошадь, не то у него сердце разорвется. Он хочет всадить рога во что-то плотное, чтобы не пасть духом. Вот я и есть такая лошадка. И вот такие мужчины — растерянные, сбитые с толку — мне и достаются. Если они могут всадить в меня рог, все-таки это небольшая победа. Потом можно снова отбиваться от мулеты и шпаги.
— Марджи!
— Стойте! Я ищу ключ. А вы пока нюхайте жимолость.
— Но я только что после победы.
— Вот как? Разорвали плащ в клочья? Затоптали его в песок?
— Откуда вы знаете?
— Я знаю, когда мужчины ищут меня или другую такую Марджи. Осторожнее, лестница узкая. Не стукнитесь о притолоку. Выключатель вот здесь. Увеселительный чертог, мягкое освещение, запах мускуса… и глубь морей, где солнца нет!
— Вы и впрямь колдунья.
— Будто вам это неизвестно! Несчастная, жалкая захолустная колдунья. Садитесь здесь, у окна. Я включу ветерок, сама пойду и, как говорится, накину на себя что-нибудь легонькое, а потом поднесу вам высокий холодный бокал, чтобы вы прополоскали себе мозги.
— От кого вы слышали это выражение?
— Не догадываетесь?
— Вы хорошо его знали?
— Некую его часть знала. Ту часть мужчины, которую может знать женщина. Иногда эта часть — лучшее, что в нем есть, но только иногда. У Дэнни так оно и было. Он доверял мне.
Эта комната была словно альбом воспоминаний о других комнатах — и там и сям кусочки, обрывки других жизней, как подстрочные примечания. Вентилятор в окне урчал чуть слышным шепотком.
Она вскоре вернулась в чем-то голубом — длинном, свободном, будто пенящемся, и принесла с собой облако духов. Когда я вдохнул этот запах, она сказала:
— Не бойтесь. Мэри не знает, что у меня есть такой одеколон. Вот, пейте — джин и хинная. Хинной я только сполоснула бокал. Это джин, чистый джин. Если лед поболтать в бокале, будет казаться, что вы пьете холодное.
Я выпил бокал сразу, как пиво, и почувствовал, что сухой жар джина разлился у меня по плечам и побежал вниз, к пальцам, будто покалывая кожу.
— Вот что вам было надо, — сказала она.
— Да, видимо.
— Я сделаю из вас хорошего храброго быка. Немножко сопротивления — так, самую малость, чтобы вы вообразили себя победителем. Быку это необходимо.
Я взглянул на свои руки, все исчерченные царапинами и маленькими порезами — следы вскрывания ящиков, — взглянул на ногти, не слишком чистые.
Она взяла мою трость с кушетки, куда я положил ее, войдя в комнату.
— Надеюсь, вам не понадобится подхлестывать себя?
— Вы мой враг?
— Это я-то, нью-бэйтаунская резвушка, ваш враг?
Я так долго молчал, что ей стало не по себе.
— Спешить некуда, — сказала она. — Времени для ответа у вас достаточно — вся жизнь. Пейте еще.
Я принял у нее из рук налитый доверху бокал, но губы и язык у меня так пересохли, что пришлось отпить немного, прежде чем заговорить, и заговорил я с трудом, будто сквозь какую-то шелуху в горле:
— Что вам от меня нужно?
— А вдруг я настроилась на роман?
— С человеком, который любит свою жену?
— Мэри? Да вы ее совсем не знаете.
— Я знаю, что она нежная, милая и в чем-то беспомощная.
— Беспомощная? Она кремень. Ее еще надолго хватит после того, как ваш моторчик совсем сработается. Она, как чайка, пользуется ветром, чтобы парить в небе и не махать без нужды крыльями.
— Это неправда.
— Грянет большая беда, и ее пронесет сквозь эту беду, а вы сгорите заживо.
— Что вам от меня нужно?
— Неужели вы не сделаете ни малейшей попытки соблазнить меня? Неужели вам не хочется выместить свою ненависть на старушке Марджи?
Я опустил недопитый бокал на столик, но она с быстротой змеи приподняла его, поставила на пепельницу и рукой вытерла мокрый кружок от донышка.
— Марджи! Я хочу узнать, какая вы.
— Не обманете! Вы хотите узнать, чт
— Я только тогда пойму, чт
— Надо думать, что вы это всерьез? Всего один доллар за тур. Путешествие по Марджи Янг-Хант с ружьем и фотоаппаратом. Я была милая славненькая девочка, умненькая девочка и довольно никудышная танцовщица. Встретилась с человеком, как говорится, в летах и вышла за него замуж. Он не то что любил меня — он был от меня без памяти. Для умненькой девочки это золотая жила. Танцевать мне не очень хотелось, а работать и вовсе — нож острый. Когда я дала ему отставку, это его так сразило, что он даже не потребовал от судьи включения пункта о вторичном замужестве. Вышла за другого, и мы с ним так прожигали жизнь, что он не выдержал — умер. Но уже двадцать лет каждое первое число приходит чек. Уже двадцать лет я палец о палец не ударила, только принимала подарки от обожателей. Двадцать лет! Трудно поверить, но так оно и есть. И я уже не та славненькая девочка.
Она сходила в свою крошечную кухню, прямо в руке принесла три кубика льда, опустила их в свой бокал и залила сверху джином. Бормочущий вентилятор внес в комнату запах морских отмелей, обнажившихся с отливом. Она тихо сказала:
— У вас будут большие деньги, Итен.
— Вы все знаете?
— Самые благородные патриции и те подлецы.
— Продолжайте.
Она широко повела рукой, и ее бокал отлетел к стене, кубики льда покатились по столу, как игральные кости.
— На той неделе моего верного воздыхателя хватил удар. Как только он сыграет в ящик, чеков больше не будет. Я старая, ленивая, и мне страшно. Вы у меня в резерве, но я вам не доверяю. Вы можете сыграть против правил. Можете вдруг стать честным-пречестным. Говорю вам, мне страшно.
Я встал и почувствовал, что ноги у меня отяжелели, не подкашиваются, а просто отяжелели, и будто они не подо мной, а где-то далеко.
— На что вы рассчитываете?
— Марулло тоже был моим другом.
— Понимаю.
— Вы не хотите лечь со мной? Я хороша в постели. По крайней мере, так мне говорят.
— Нет, не хочу, для этого вас надо ненавидеть.
