— Вот видишь: бои. Наши город так просто не оставят. Нет, — запротестовал старик. — Наш дом здесь, сынок. Да и мама задыхается, бедняжка.

— Люся! Ты же врач. Берем маму на руки и…

— Женя! Она очень тяжело больна. Сердечные приступы один за другим. — Люся отвернулась к закрытому окну. — Ты, Женечка, отправляй своих, да побыстрее, а мы останемся.

Видя, что разговоры напрасны, Евгений, раздосадованный, пошел к выходу.

— Раз так, отправлю семью, пусть едет, — ни к кому не обращаясь, проговорил он. — А вас навещу при первой возможности.

«Даже проститься не удалось, — подумал старик. — Что же будет с нами?»

Многое видел Антон Ефимович в жизни. В огне первой мировой и гражданской от первого до последнего выстрела. Люди гибли на его глазах. Сколько осталось калек с тех пор! А сколько вдов, сирот! Эта война будет тяжелей. Немец вон куда прорвался, на Москву прет, к Питеру вплотную подошел. Всю Европу двинул на нас. Но, дай срок, выдюжим. В гражданскую тоже хватали нас за горло мертвой хваткой. Но вышло, не удушили. Потому что воевала не одна только армия, весь народ воевал. Подымут его и теперь, и уж коли он всколыхнется — пощады врагу не будет. А как хорошо жизнь наладилась. Вот и его детей Советская власть выучила, дала работу. Евгений главный инженер мельпрома. Люся врач. А где Миша? Жив ли? Неужели потухнет Люсино счастье, не успев расцвести?

Евгений пришел на второй день. Осунулся, почернел. Узнав, что матери полегче, вздохнул облегченно. Торопливо и подробно рассказывал, что творилось вчера в порту: столпотворение вавилонское. Жану матросы буквально внесли на руках. Дочку ей бросили через перила.

— А ты почему остался? — спросил отец. — Как они без тебя, одни? И куда их?

— Куда — неизвестно. Важно вывезти из-под удара. А у меня здесь работа.

— Здесь? — переспросил отец. — Я сразу понял и скажу: решение твое по душе мне. Иначе коммунисту нельзя. Перебирайся к нам теперь. Вместе дружнее. Глядишь, и мы чем-то поможем.

— Вместе несподручно, папа. В случае чего Люся знает, где меня искать. У нее не спрашивайте, не скажет.

— Понимаю, — ответил старик.

Евгений тихо вошел в спальню. Мать лежала на спине. На бледных щеках ее выступили слабые розовые пятна. Опущенные веки изредка вздрагивали, безжизненно лежали руки. Седые волнистые волосы были, как всегда, аккуратно причесаны.

— Поговори с Люсей, — шепнул Антон Ефимович. — Она тоже свалилась, более суток не отходила от мамы.

Увидев рядом брата, Люся поднялась, еле слышно попросила:

— Не забывай нас. За маму боюсь. Очень слаба она.

На прощание отец поцеловал сына, сказал:

— Счастья тебе, сынок!

Евгений улыбнулся.

— Спасибо, папа, береги маму. И будьте осторожны.

Расставшись с сыном, Антон Ефимович долго ходил по пустой, неуютной квартире, то и дело прислушиваясь к приближавшемуся грохоту. Из разговоров с Евгением ему было известно, что по приказу Верховного Главнокомандования войска оборонительного района эвакуированы, а на рубежах прикрытия остались небольшие силы партизан из числа тех патриотов-одесситов, которые вступили в первые дни войны в ополчение, истребительные батальоны. «Конечно, сдержать противника они не смогут, — сказал Евгений, — но до поры, до времени будут имитировать наличие войск на занимаемых рубежах».

Узнал старик и о том, что защитники Одессы сковали у стен города всю 4-ю румынскую армию, насчитывавшую около двадцати дивизий, и нанесли ей огромные потери в живой силе и технике.

Долго тянулся пасмурный день шестнадцатого октября сорок первого года. Когда стемнело, Антон Ефимович услышал приглушенный рокот автомобильных моторов. Подойдя к окну и отодвинув штору, он увидел, как вслед за пробежавшими машинами по улице к центру города потянулись повозки, а по тротуарам, озираясь на темные глазницы окон, продвигались вражеские солдаты. «Вот они, завоеватели. Посмотрим, кому из них удастся унести отсюда ноги», — подумал старик.

Город умолк, насторожился. Даже на Дерибасовской, до войны веселой и жизнерадостной, было пусто. И все-таки жила Одесса, и фашисты знали об этом. Они чувствовали на каждом шагу, что одесситы не сложили оружия, не покорились.

Антон Ефимович, не вынеся лязга кованых сапог, сидел с закрытыми ставнями. В доме стояла гнетущая тишина. Лишь изредка доносились кашель и стоны Серафимы Филатовны. Люся, кутаясь в теплый плед, забилась в угол своей зашторенной комнаты.

Ели редко и мало. Всё чай пили. Антон Ефимович, давно бросивший курить, не выпускал изо рта незажженную ореховую трубку. Так тянулось неделю. А двадцать второго октября вечером слабо постучали в дверь. Антон Ефимович понял, что идет кто-то свой, но не Евгений. Его он узнавал безошибочно.

Пришла врач осведомиться о самочувствии Серафимы Филатовны. Рассказала Антону Ефимовичу, что фашисты согнали людей в пустовавшие на Люстдорфском шоссе пороховые склады, а потом подожгли их. За эти дни в городе уничтожено много тысяч людей. По ночам головорезы устраивают облавы. Хватают ни в чем неповинных людей.

— А где Женя? — спросила она.

— Ничего не знаем, — ответил Антон Ефимович.

Врач ушла, а старик, поставив на лестнице большой пустой ящик и закрыв парадную дверь, начал уговаривать Люсю:

— Слышала, доченька, что порассказала Вера Платоновна? Грабят, насилуют, убивают. За тебя боюсь. Разыщи Женю да с ним и останься.

— Разве я смогу вас бросить? К тому же без пропуска нельзя пройти даже из дома в дом. Может, укрыться где-то здесь? Ты людей знаешь, они относятся к тебе хорошо.

— Все передумал. Знакомых не сыскать сейчас. Сидеть в подвале бессмысленно. Там тоже обыскивают. Да и как вести маму в затхлое подземелье?

Послышались стоны. Серафима Филатовна позвала Люсю. Стопы на несколько минут стихли. «Кровавым террором фашисты намереваются запугать оставшихся в городе жителей, сделать их послушными рабами, — размышлял Антон Ефимович. — Но просчитались, гады. Кроме города, находящегося на поверхности земли, есть еще один, под землей, в катакомбах. И этот, второй, имеет прямое предназначение — вести беспощадную борьбу с врагом. Из разговора с Женей ясно, что в распоряжении созданных по решению ЦК подпольных райкомов и обкома партии имеются немалые силы».

Люся вышла от матери, твердо сказала:

— Папа, мы никуда не пойдем. Здесь наш дом. Фашистам не удастся поставить нас на колени.

— Ты права, — ответил он и решительно подошел к окну, дернул ставню. — Мы не должны прятаться. Пусть враги прячутся, а в нашем доме будет свет!

День прошел спокойно, а поздней ночью неподалеку прозвучали один за другим три выстрела. Антон Ефимович поспешно шагнул в прихожую. Там было тихо, Старик возвратился в комнату, но лечь не успел — раздались сильные удары в дверь.

Выбежав на середину гостиной, Антон Ефимович бросал тревожные взгляды то на дверь спальни, то в сторону прихожей.

— Папа! — Плотно запахивая халатик ледяными руками, Люся бросилась к отцу.

Антон Ефимович стоял в нерешительности. На площадке послышалась грубая ругань, а от удара чем- то тяжелым в дверь посыпалась штукатурка. Шагнув к прихожей, старик закричал:

— Люся! Прячься!

В прихожую ворвались несколько человек. По квартире заметались лучи ручных фонарей.