говорила?

– Да.

Отец почувствовал облегчение по этому поводу, но все еще казался отчужденным и обеспокоенным. Мой взгляд скользнул от него к Жизель, та быстро отвела глаза. Потом я взглянула на Дафну, которая сидела со сложенными на коленях руками.

– Очевидно, с момента своего приезда ты не все рассказала нам о своем грязном прошлом, – заявила моя мачеха. Я вновь бросила взгляд на Жизель. Теперь сестра сидела, откинувшись на спинку дивана и сложив руки, ее лицо выражало полное довольство собой.

– Не понимаю. Что я вам не рассказала? Дафна ухмыльнулась.

– Ты нам не рассказала о женщине в Сторивилле, с которой ты знакома, – сказала она, и на мгновение мое сердце остановилось, а затем начало биться вновь, подгоняемое смесью из страха, гнева и крайнего разочарования. Я резко повернулась к Жизель.

– Что еще ты наплела? – возмутилась я. Сестра пожала плечами.

– Я просто рассказала, как ты отвезла нас в Сторивилль, чтобы познакомить со своей приятельницей, – заявила она, бросив взгляд полнейшей невинности на отца.

– Я? Отвезла вас? Но… – начала я заикаться.

– Откуда ты знаешь эту проститутку? – потребовала ответа Дафна.

– Я не знаю ее, – воскликнула я. – Во всяком случае, не так, как она вам доложила.

– Она знала твое имя, не так ли? Ведь знала?

– Да.

– И она знала, что ты искала Пьера и меня? – Дафна вела перекрестный допрос.

– Это правда, но…

– Откуда ты знаешь ее? – твердо потребовала ответа мачеха. Горячая волна прихлынувшей крови обожгла мне щеки.

– Я познакомилась с ней в автобусе, когда ехала в Новый Орлеан, и я не знала, что она проститутка, – выкрикнула я. – Она сказала, что ее зовут Энни Грей, и когда мы прибыли в Новый Орлеан, она помогла мне найти этот адрес.

– Она знает этот адрес. – Дафна кивнула папе Он закрыл глаза и закусил нижнюю губу.

– Она сказала мне, что едет сюда, чтобы стать певицей, – объясняла я. – Она все еще пытается найти работу. Ее тетка обещала ей, и…

– Ты хочешь, чтобы мы поверили, будто ты думала, она только певица в ночном клубе?

– Это правда. – Я повернулась к папе. – Это именно так.

– Хорошо, – сказал он. – Может, так оно и есть.

– Какая разница? – заметила Дафна. – Теперь уже семьи Андрис и Монтень наверняка знают, что твоя… наша дочь познакомилась с подобной персоной.

– Мы объясним, в чем дело, – предложил отец.

– Ты объяснишь, – возразила Дафна. Затем она вновь повернулась ко мне. – Она обещала связаться с тобой и сообщить свой адрес?

Я вновь взглянула на Жизель. Она не упустила ни одной подробности. Сестра зло усмехалась.

– Да, но…

– Не смей больше никогда даже кивнуть этой женщине, если увидишь ее, тем более не принимай никаких писем или звонков по телефону, поняла?

– Да, мэм. – Я опустила глаза, слезы, такие холодные, что заставляли меня дрожать, катились по моим щекам.

– Тебе следовало рассказать нам об этом, чтобы мы были готовы, если вдруг об этом зайдет разговор. Есть ли еще какие-нибудь грязные секреты?

Я быстро покачала головой.

– Прекрасно. – Дафна посмотрела на Жизель. – Вы обе отправляйтесь спать, – приказала она.

Я медленно поднялась и, не дожидаясь Жизель, направилась к лестнице. Я с трудом поднималась наверх, голова моя была опущена, а на сердце была такая тяжесть, будто на него опустили кусок свинца.

Пританцовывая, меня обогнала Жизель, на ее лице играла самодовольная улыбка.

– Надеюсь, что вы с Бо хорошо провели время, – язвительно заметила она, проходя мимо.

Неужели моя мать и мой отец, соединившись, создали такое злобное и полное ненависти существо?

На следующий день мы с Жизель почти не разговаривали друг с другом. Я закончила завтрак до того, как она сошла вниз, и вскоре после своего завтрака она уехала с Мартином и двумя подругами. Папа тоже ушел, сославшись на то, что ему нужно наверстать кое-какую работу в офисе, а Дафну я видела только мгновение, прежде чем она умчалась с приятельницами по магазинам, предполагая провести с ними и ленч. Я все утро рисовала в моей студии. Я все еще чувствовала себя неуютно в таком большом доме. Несмотря на многочисленные красивые предметы искусства, дорогую французскую мебель и роскошные гобелены и ковры, дом для меня оставался таким же пустым и холодным, как музей. В нем легко чувствовать себя одинокой, думала я, бредя по длинным коридорам на ленч.

И поэтому я была рада, когда после полудня приехал Бо, и мы отправились ко мне в художественную студию, чтобы разучивать роли в пьесе. Вначале он осмотрел картины и рисунки, выполненные мной под руководством профессора Эшбери.

– Ну как? – спросила я, когда Бо перешел от одной картины к другой, не сказав при этом ни слова.

– Как насчет того, чтобы написать меня? – предложил он, поднимая взгляд от акварели, изображавшей блюдо с фруктами.

– Тебя?

Подобная мысль удивила меня. На красивом лице Бо появилась медленная улыбка.

– А что? Я надеюсь, это будет намного интереснее, чем что-то другое. – Его улыбка быстро улетучилась. Внезапно эти улыбающиеся сапфировые глаза взглянули на меня так, как еще никто на меня не смотрел. Они так сильно потемнели от неприкрытого желания. – Я даже стал бы позировать обнаженным, – добавил Бо.

Я знала, что мои щеки стали малиновыми.

– Обнаженным! Бо!

– Это только ради искусства, правильно? – Затем он быстро добавил: – Художник должен практиковаться, рисуя человеческое тело, ведь так? Даже мне это известно. Я уверен, что твой учитель скоро отвезет тебя в свою студию для рисования обнаженной натуры. Я слышал, что студенты и студентки колледжа позируют ради денег. Или ты уже рисовала кого-то обнаженным? – спросил Бо с кривой улыбкой.

– Конечно нет. Я еще не готова для такой работы, Бо, – сказала я почти замирающим голосом. Юноша сделал несколько шагов ко мне.

– Ты думаешь, я недостаточно хорош? Думаешь, ребята из колледжа будут выглядеть лучше?

– Нет, ничего такого я не думаю. Дело не в этом. Просто…

– Просто что?

– Мне будет слишком неловко рисовать тебя. Прекрати. Мы пришли сюда разучивать роли, – сказала я, открывая свою копию пьесы. Бо продолжал смотреть на меня взглядом, полным откровенного желания, и его небесно-голубые глаза опять потемнели. Мне пришлось сосредоточить взгляд на страницах пьесы, чтобы он не смог увидеть охватившего меня возбуждения.

Сердце мое заколотилось, когда перед моим внутренним взором промелькнуло изображение Бо,