никакой связи с предыдущим.

— Маловато, Михайловна, хороших людей, а которые и были, так тех поубивало… А ты это про кого?

— Про Козловскую Евдокию Николаевну!

— Вон про кого! Это учительница, что депутатом выбирали?… Она нашему главному шалопуту лесному сестрой приходится… А правду говорят, что ее арестовали, а она сбежала?

— Правда!

— Молодец-баба!.. То-то Пылик, верно, злится, что из рук добыча ушла!.. А как она сбежать уладила, ты не знаешь?

Лена загадочно улыбнулась.

— Она очень хорошая, и многим добро делала, когда была депутатом и директором школы. Люди это не забыли!..

— Это верно!.. И мне у нее разок побывать пришлось!.. Правильная баба была!.. Так ей, значит, сбежать люди подсобили?… Ну, счастливый ей путь!..

— Вам с ней по дороге, Ермолаич! Подвезите ее до Вороньего Мха!

Этого Гнутов не ожидал.

— Подвезти до Вороньего Мха? Да ты, что — смеешься?

— Нет, не смеюсь! — ответила Лена. — Я вас для этого и звала!

— Да где же она?

— У нас на чердаке!

Прохор крякнул.

— Н-да!.. Дела!.. У самого, значит, бургомистра?… Как же я ее повезу?… Ее все знают, и документа нет… Али ты ей ауйвайс заготовила?

— Нет, документы сечас достать трудно, и можно вызвать подозрения… Мы другое придумали: вы ее в мешке повезете!..

— Ну и ну!.. Вместо ячменя с гречкой?!.. А, была не была!.. Давай мешок, а то у меня нет порожнего… И депутата своего давай сюда!.. Завидно и поедем!..

Евдокия Николаевна, слышавшая весь этот разговор, слезла со своего чердака.

— А, здравствуй, Николаевна! — приветствовал ее Прохор.

— Здравствуйте, товарищ Гнутов!

Старик мотнул головой.

— У нас теперь товарищи отменены! — сказал он. — Господами нынче все лаптежники заделались!.. Ну, давай, Николаевна, полезай в мех, повезу тебя в Мох!

Лена принесла большой пустой мешок; Евдокия Николаевна забралась в него и свернулась калачиком. Лена напихала в углы мешка и во все пустые места тряпья и сена и, когда мешок принял округлый вид, завязала его. Гнутов, не говоря ни слова, взвалил этот мешок себе на спину, вынес во двор и уложил на телегу, в самую середину, между другими мешками.

— Как вам там? Не задохнетесь? — спросила Лена.

— Нет, нет! Воздуху достаточно!.. Спасибо вам! — послышался слабый голос из мешка.

— Ишь ты! И не поймешь, где говорит! — усмехнулся Гнутов, усаживаясь на телегу и разбирая вожжи. — Ну, лежи тихо, Николаевна, не брыкайся, а то немцы подумают, что швайн везу, да и отберут на жаренку…

— А вы сядьте на меня, тогда и незаметно будет, — посоветовал голос из мешка.

— И то верно! — и Прохор слегка одним боком передвинулся с мешка с гречихой на мешок с пленницей. — А не дуже тяжело, Николаевна?

— Ничего, Тарас Бульба под кирпичом ехал! — попробовала пошутить Козловская.

— А, знаю, знаю!.. Занятная книжка! Под кирпичом ехал да еще жид сверху сидел… Ну, добре!.. Терпи, значит, Тарас Бульба, пока из города выберемся!.. Бывай здорова, Михайловна!.. Н-но!.. Пошла!..

Телега, запряженная гнедой кобылкой, тронулась. Уже в воротах Гнутов всем телом повернулся в ту сторону, где находилась полиция, и добавил с выразительным жестом:

— А Пылику — дуля!!!..

Второе военное лето вступило в свои права.

Вокруг двухэтажного здания Крайсландвирта на пустырях развернулось в самой середине города обширное подсобное хозяйство, на котором работало более сотни рабочих. На эту работу шли охотно, так как помимо хлебного пайка и денежной оплаты — за последней никто не гонялся — можно было принести домой пару огурцов, пучок морковки, кочан капусты, а это было дороже денег.

На этих огородах, рядом с общеизвестными овощами, росли ранее совершенно неведомые в Липне: шпинат, салат, кольраби, мохнатая декоративная капуста, и хозяйки, проходя мимо немецких огородов, не раз удивлялись, чего это немцы всякую траву на грядках сажают, как будто мало растет кругом лебеды и крапивы!..

Немного отступя от центральной улицы города расположились поля, засеянные ячменем, гречихой, льном, и даже горчицей и кок-сагызом. Какие семена привезли немцы, те и пошли в липнинскую почву.

Душой всех этих огородных дел был Анатолий Петрович Старов. Уехав с немцами в январе, он провел около двух месяцев в Днепровске и весной был возвращен в Липню. Он уже почти не хромал.

Он проводил на огородах целые дни, с увлечением устраивал всевозможные опыты с немецкими и русскими семенами, руководил рабочими и очень сердился, когда последние по липнинским законам вежливости величали его «Петровичем».

Около прошлогодних окопов росла рожь: во время фронта немецкие солдаты спали в этих окопах на необмолоченных снопах, и теперь хозяева тех дворов, где выросла эта рожь-самосейка, тщательно за ней ухаживали в надежде собрать хоть немного зерен.

Вновь в городе и в некоторых деревнях работали мельницы, но мололи они, в чаянии грядущего урожая, самые необычные вещи: сушеную картофельную шелуху, козелец — цвет щавеля —, клеверные «башки», лебеду, колоду — гнилое дерево… Из всей этой смеси жители Липнинского района приладились печь хлеб цвета мокрой сажи и соответствующего вкуса.

Партизаны то исчезали, то вновь появлялись. В народе шли разговоры об отрядах «Бати», «Дедушки», «Ивана Иваныча», о десантных войсках генерала Чернова, но вместе с тем в окрестностях Липни стало сравнительно тихо; причиной этому была, по всей видимости, невозможность добывать пропитание…

Лесная советская власть откочевала в более хлебные и менее выбитые места, предоставляя тошнотики, хлеб из козельца и колоды на долю гражданского населения.

С начала войны прошел год. Много за этот пережили люди: и страх, и горе, и разлуку с близкими, и смерть любимых, и потерю имущества, и голод, и холод, и плен, и многое еще более страшное, и ко всему умудрилось привыкнуть и приладиться существо, именуемое человеком.

Жили в окопах, в подвалах, разбитых хатах, мерзли, ели тошнотики и крапиву, солили суперфосфатом, и все равно — жили, упорно и цепко, и не только жили, но и веселились, шутили и любили, даже больше, чем до войны.

Казалось, что в это тяжелое время любовь должна была бы подождать, отступить на задний план, сосредоточиться на воспоминаниях о далеких любимых, но это только так казалось — любовь не хотела ждать!

На практике под гром войны любилось особенно легко. В промежутках между налетами «русского Ивана» и перепалкой карательного отряда с группой партизан, по городам и деревням справлялись