— Не думай обо мне плохо, — мягко произнес темный человек, глядя на него сверху вниз. — Просто нам уже надо поторапливаться. Карнавал начнется очень скоро. Открываются все аттракционы — и «Бросай-пока-не-выиграешь», и «Колесо фортуны». Это моя счастливая ночь, Кит. Я чувствую. Я чувствую это со страшной силой. Поэтому нам нужно спешить.
До станции «Коноко» было полторы мили, и он добрался туда только в четверть четвертого утра. По улице носился легкий ветерок. На своем пути он видел трупы трех собак и одного мужчины. Мужчина был одет в какую-то униформу. Над головой ярко и равнодушно светили звезды — искорки на темной шкуре вселенной.
Брезент, накрывавший «бьюик», был аккуратно прикреплен к земле и хлопал на ветру. Когда Флагг развязал веревки, брезент скользнул в ночь как огромный коричневый призрак и, подхваченный ветром, устремился на восток. А в каком направлении отправиться
Он стоял возле «бьюика» модели 1975-го в хорошем состоянии (тачки хорошо сохранялись здесь: при небольшой влажности ржавчина брала их нескоро) и принюхивался, как койот, к летнему ночному воздуху. В нем ощущался запах пустыни, который можно учуять лишь ночью. «Бьюик» был единственной целой машиной на кладбище разрозненных автомобильных частей, глыб, неподвижно застывших среди ветра и тишины. Мотор. Карданный вал, похожий на штангу какого-то атлета. Груда шин, в которой от ветра рождались странные звуки. Треснутое ветровое стекло. И много чего другого.
Лучше всего ему думалось в обстановке вроде этой. В такой обстановке любой человек мог стать Яго.
Он отошел от «бьюика» и провел рукой по дырявой крыше того, что когда-то, вероятно, было «мустангом». «Маленькая Змейка, а Маленькая Змейка, разве ты не знаешь, что мы всех прикончим…» — тихонько пропел он. Пыльным сапогом он ткнул в вогнутую решетку радиатора, и целая россыпь драгоценных камней подмигнула ему тусклым огнем. Рубины, изумруды, жемчужины величиной с гусиное яйцо, бриллианты, затмевающие звезды. Он щелкнул пальцем. Они исчезли. Куда же ему двинуться?
Ветер с воем ворвался сквозь разбитое ветровое стекло внутрь старого «плимута», и крошечные живые существа завозились в нем.
Что-то еще зашевелилось позади Флагга. Он обернулся. Это был Кит Брадентон, одетый лишь в нелепые желтые подштанники, его брюхо поэта свисало над поясом, как готовая вот-вот сорваться снежная лавина. Брадентон шел по направлению к нему через разбросанные останки детройтского железного лома на колесах. Острая пружина проткнула его ногу как гвоздь распятия, но ранка не кровоточила. Из пупка Брадентона смотрел черный глаз.
Темный человек щелкнул пальцами, и Брадентон пропал.
Он усмехнулся, вернулся к «бьюику» и прижался лбом к крыше машины со стороны пассажирского сиденья. Шло время. Наконец он выпрямился, по-прежнему усмехаясь.
Теперь он знал.
Он скользнул за руль «бьюика» и несколько раз газанул, чтобы прочистить карбюратор. Двигатель ожил, и стрелка показателя топлива метнулась к отметке, обозначающей, что бак полный. Он тронулся с места и объехал заправочную станцию; передние фары на мгновение выхватили из темноты еще одну пару изумрудов — кошачьи глаза, осторожно сверкнувшие из высокой травы возле женского туалета на станции «Коноко». Изо рта у кошки торчало маленькое мягкое тельце мыши. При виде его ухмыляющегося луноподобного лица, уставившегося на нее из окна автомобиля, кошка выронила добычу и убежала. Флагг громко и от души расхохотался смехом человека, у которого нет и тени плохих мыслей. Там, где дорога от станции «Коноко» переходила в скоростное шоссе, он свернул направо и покатил на юг.
Глава 32
Кто-то оставил открытой дверь между комнатой охраны и соседствующим с ней отделением. Стальная обшивка стен коридора служила естественным усилителем, превращая монотонные крики, раздававшиеся все утро, в чудовищные, кошмарные вопли, отдающиеся бесконечным эхом. Ллойду Хенриду пришло в голову, что от этих выкриков и совершенно естественного страха, который он испытывал, он может полностью и окончательно рехнуться.
—
Ллойд сидел, скрестив ноги, на полу своей камеры. Обе его ладони были содраны до крови; они выглядели так, словно он натянул пару красных перчаток. Светло-голубая рубаха его арестантской униформы была вся выпачкана в крови, потому что он все время вытирал об нее руки, чтобы они не скользили. Было десять часов утра 29 Июня. Около семи утра он заметил, что правая передняя ножка его койки качается, и с тех пор пытался вытащить болты, которыми она крепилась к полу и к нижней части своего каркаса. Он старался сделать это голыми руками, и ему уже удалось выковырять пять из шести болтов. В результате его пальцы напоминали теперь пористую поверхность сырого гамбургера. Шестой болт оказался сучьим упрямцем, но ему уже начало казаться, что он в конце концов сумеет вытащить и его. О том, что будет дальше, он себе думать не разрешал. Единственный способ справиться с жутким паническим страхом — не думать.
—
Он поднялся на ноги — капли крови с его пораненных, дергающихся от боли пальцев стекали на пол, — ухватился руками за решетку и, яростно вытаращив глаза, высунул лицо в коридор так далеко, как только смог.
—
Последовала долгая пауза. Ллойд смаковал тишину, как однажды смаковал четвертьфунтовый чизбургер из «Макдоналдса». Он всегда считал дурацкой поговорку «Молчание — золото», но, конечно, в ней был свой резон.
—
— Господи Иисусе, — пробормотал Ллойд. — Святой Боже… ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ, ТЫ, Ё…Я СВОЛОЧЬ!
—
Ллойд снова вернулся к ножке своей койки и с яростью набросился на нее, жалея, что в камере нет ничего, чем можно было бы ее поддеть, и стараясь не обращать внимание на боль в пальцах и панический страх в мозгу. Он постарался точно вспомнить, когда в последний раз видел своего адвоката, — такие вещи очень быстро затуманивались в голове Ллойда, которая была способна хранить хронологию прошедших событий не лучше, чем решето — воду. Три дня назад. Да. Через день после того, как этот придурок Мадерз врезал ему по яйцам. Двое охранников снова отвели его в комнату свиданий, и в дверях, как прежде, стоял Шокли, приветствующий его:
